Фильм "Дылда" 27-летнего режиссера Кантемира Балагова решили выдвинуть на премию "Оскар". Его сюжет построен вокруг судьбы двух женщин, которые в послевоенном Ленинграде пытаются вернуться к мирной жизни. Глава российского оскаровского комитета Владимир Меньшов отказался комментировать результаты голосования за эту картину. Споры о ней возобновились с большей силой, чем после премьеры 16 мая на Каннском фестивале. Кинокритик, художественный руководитель Российских программ в ММКФ Ирина Павлова объясняет, что в картине не так.
Я, в принципе, в чудеса верю. Жизнь гораздо изобретательней, чем мы о ней думаем. Очень часто в реальности приходится сталкиваться с ситуациями, которые, покажи их в кино, вызвали бы массовый глумливый смех и комменты типа "ну, у автора и фантазия"!
Но та же самая реальность и достаточно экономна: "корзинки чудес" мне в жизни встречать не приходилось. И если мне расскажут, что в условном селе Гадюкино в один и тот же день и час 1) прилетели марсиане; 2) прибыл Стивен Спилберг выбирать кого-то из местных на главную роль; 3) кот родил котенка; 4) на центральной площади посреди скальной породы вдруг сам собой забил фонтан нефти — я не поверю. Ни за что.
Фильм Кантемира Балагова "Дылда" вызвал во мне примерно такие же чувства. Наверное, где-то в Ленинграде после блокады могло случиться что-то из рассказанного: контуженная женщина в момент припадка задушила вверенного ей ребенка; вернувшаяся с войны изувеченная женщина решила всеми правдами-неправдами (включая проституцию) завести себе ребенка; две фронтовые подруги оказались лесбиянками и стали жить как семья (пока соседи на них не настучат); доктор из жалости к полностью обездвиженному молодому инвалиду совершил эвтаназию; этого доктора женщины потом шантажом будут принуждать к соитию и оплодотворению… Это я не все еще перечислила из того, что происходит в фильме. Через год после снятия блокады.
Я не жила в то время. И потому не стану говорить: "этого не было, потому что и быть не могло, потому что советские люди были не такие, а вот в советском кино про войну другое показывали". Я знаю, что быть могло всякое.
Но оно не могло случиться в один отрезок времени, на одном пятачке с одними и теми же людьми. И потому эта притча молодого режиссера вызывает у меня не только недоверие, но и злое недоумение.
Я смотрю на фото молодого (совсем молодого) ученика Сокурова, вижу добродушное юное лицо, вовсе не мрачного аскета и не анахорета, а, напротив, человека, явно не чуждого радостей бытия.
И понимаю, что эта мировоззренческая модель никак не вяжется с этим образом. И понимаю, что талантливый ученик сейчас находится в фазе старательного подражания учителю. Но то, что было совершенно естественно у молодого (не говоря уж про нынешнего) Сокурова, с его от природы трагическим мироощущением, с его странной личной оптикой, у Балагова выглядит работой способного копииста. И каждую минуту взывает к моему здравому смыслу, который откликается как Станиславский: "Не верю!".
Ничему не верю: ни этим шелестящим, как одуванчики, двум фронтовичкам-лесбиянкам, ни жажде материнства, никак не отреагировавшей (вообще – никак!) на гибель ребенка, не верю этим псевдоинтровертным, почти аутичным диалогам. Зато хорошо знаю, что это все сейчас в моде. В мировом тренде.
Я, сказать по правде, и от предыдущей ленты Балагова "Теснота" не была в особом восторге. Меня все время коробила стилевая нарочитость, какая-то неестественность, умозрительность, что ли.
То, что у Сокурова, допустим, органично и прямо вытекает из свойств его личности, тут мне казалось подражательным и школярским.
Но в "Тесноте" непосредственность чувства и понимание автором того, о чем рассказывает, искупали стилевую искусственность, а вот в "Дылде" мне натужным и искусственным уже показалось все. Прежде всего представление двух молодых стилизаторов — сценариста и режиссера — о минувшей войне и о том, какие люди ее выиграли.
Я видела всю их старательность и как бы даже считывала авторские намерения: "а вот тут мы сделаем так — и будет круто", "а вот тут мы удивим, а вот тут шокируем, а вот так еще никто не делал".
Фильм получился, в своем роде, демонстрационным, витринным. Местами — слезовыжимательным (хотя из меня лично не выжал ровным счетом ничего, но я знаю людей, которые говорят, что плакали), но вымученным, без той непосредственной авторской эмоции, которая хоть как-то бы примирила с этой демонстративностью и вымученностью. И тут уж хоть 27 лет режиссеру, хоть 57. Намеренность и неискренность — это либо есть в художнике, либо нет.
Дело в том, что у меня одаренность и сценариста Терехова, и режиссера Балагова сомнений не вызывает. У меня вызывает сомнения вектор движения, когда непреодолимое желание быть оригинальным слишком очевидно, и уже потому неоригинально.
Допустим, Алексей Балабанов мог делать что угодно, показывать что угодно, и это можно было принимать или не принимать, но упрекнуть его в желании кому-то понравиться или специально кого-то удивить и шокировать было невозможно. А тут – возможно. К сожалению.
Но лента получила значимые призы Каннского фестиваля, и на все, что я тут пишу, адепты фильма, разумеется, будут отвечать: а что, в Канне люди сидят глупее тебя, что ли?
Отвечу: в Канне сидят люди, которым именно это и такое нравится и должно нравиться. Там сидят люди из "цивилизации Me too". Те, для кого Блокада Ленинграда — пустой звук, для кого пустой звук правда истории и правда жизни, у них есть установленные лекала и тренды, и ими они, подобно мифологическому Прокрусту, измеряют ныне все. И вот в эту Прокрустову идеологию Кантемир Балагов с его "Дылдой" вписывается совершенно идеально.
Вписывается вместе с сумрачным изображением выморочного города и выморочных квартир, с депрессивной интонацией и сомнамбулической манерой повествования, с невнятными криками и шепотами, с эстетской (хорошо просчитанной) красно-зеленой цветовой гаммой, с той мерой подробности и обстоятельности жизни на экране, какую сегодня редко встретишь в современном отечественном кино (говорю же, парень очень талантливый).
Я не могу не признаться: я в этой ленте обнаружила все то, чего мне остро не хватает в отечественном кинематографе последних двух десятилетий. Превосходную, очень высокого уровня актерскую игру всех буквально исполнителей, включая маленького мальчика; очень тщательно и дотошно организованную экранную жизнь; замечательное чувство фактуры у художника, оператора и режиссера (если бы не профессионально цепкий взгляд, который в этом послевоенном городе моментально обнаружил и гладко оштукатуренные, колерованные в модный цвет стены Ленинградского цирка, и вылизанную краснокирпичную кладку стен, в ту пору почти полностью разрушенных).
Дебютный фильм Балагова
В "Дылде" не увидишь того, что в последние годы просто вымораживает с первого взгляда: общей огламуренности и попсовидности всего и вся. И это, однако, не радует, а травмирует, ибо языком художественной правды мне рассказывают заведомую и злонамеренную ложь.
Но это вижу я. А будь на моем месте человек лет 25-30, еще не умеющий отделять правдоподобие от лжи, он, благодаря этому художественному мастерству и таланту создателей фильма, поверит и понесет эту злую неправду своим детям. Ложь о том, как изживаются душевные травмы, ложь о том, как борются с травмами физическими. Ложь о том, наконец, что это была за жизнь и что это были за люди.
В сущности, здесь — из самых лучших побуждений — оболгана жизнь поколения моих родителей. И оно, это поколение, уже не в состоянии себя защитить.
Создатель "Дылды" сегодня служит сразу трем богам: своей влюбленности в учителя и подражанию ему, во-первых; продюсерскому и собственному тщеславию, во-вторых; и — пока совсем немного — собственной индивидуальности.
Я всегда "болею за наших", даже если фильм или футбольная команда мне не нравятся. Ну, потому что они "наши" — за кого ж мне еще болеть? Но вот "Оскар" этому фильму меня бы скорее всего не обрадовал. Победи он сейчас — его собственной индивидуальности конец, потому что пока этот путь ведет его в тупик. Увы, в случае его победы следом за ним именно в этот тупик — "в поисках радости" — рванет все наше кино, которое и без того уже в миллиметре от тупика.
Когда-то давно Александр Сокуров, учитель Балагова, снял по пьесе Бернарда Шоу фильм "Скорбное бесчувствие".
"Скорбное бесчувствие" — медицинский термин, обозначающий синдром анестетической депрессии. Это одна из форм духовного кризиса. Может иметь разную подоплеку, например, возрастной кризис. И, как и всякий другой духовный кризис, проявляется в том, что человек вовлекается в переживания, имеющие надличностный характер. В результате возникает потребность ухода от повседневности, от людей, от человеческой "мышиной возни" с социальными ролями и привязанностями. В принципе — от жизни. Только одно в этом синдроме хорошо: он проходит.
- * внесены Минюстом РФ в список иноагентов
