145 лет назад власти Российской империи впервые в жизни столкнулись с массовым умопомешательством молодежи — тысячи юношей и девушек из приличных семей, купив фальшивые паспорта, пошли "в народ", чтобы агитировать мужиков восстать против власти. Оказалось, народ "уже не тот", но делу революции помогла сама власть, начав громкий и бессмысленный процесс против сотен задержанных на митингах, мобилизовавших в ряды оппозиции новых сторонников. Владимир Тихомиров — о безумном лете 1874 года и "процессе 193".
Деревня Едимоново в Тверской губернии сегодня представляет собой типичный дачный поселок богатых москвичей: добротные коттеджи, пирс для катеров на берегу Волги. Но в позапрошлом веке Едимоново снискало себе всероссийскую славу: именно здесь усилиями инженера Николая Верещагина — между прочим, брата известного художника-баталиста Василия Верещагина — открылась первая в России школа молочного хозяйства. И местный помещик барон Корф за это был готов носить Николая Васильевича буквально на руках: изготовленное по технологии Верещагина "французское" сливочное масло — то, которое в самом Париже именовалось "петербуржским", — обещало приносить баснословные барыши.
И ради прибыли он был готов терпеть многое, включая и то, что большая часть учителей была похожа на сбежавших от полиции нигилистов и анархистов-карбонариев. Особенно эта молодая пигалица, дочь самого бывшего генерал-губернатора Санкт-Петербурга Льва Николаевича Перовского, лишившегося должности после покушения нигилистов на самого Государя Императора. Как будто бы это он, генерал Перовский, был виноват, что Государь любил гулять без охраны. И кто бы мог подумать, сокрушался барон, что после всего этого дочка генерала Перовского сама спутается с этими нигилистами! А сейчас эта девица приехала в его деревню, устроилась учительницей в школу Верещагина и стала подбивать его мужиков на различные вольнодумства.
— О времена, о нравы! — вздыхал барон и старался тактично втолковать Верещагину, чтоб тот пристальнее следил за своими питомцами, чтоб не случилось беды. Но не досмотрел. Причем скрутили Софью Львовну сами мужики, позвавшие на подмогу "сотских" — членов сотни добровольных помощников полиции.
- А вы, Ваше благородие, не смотрите, что она из благородных! — кричали мужики. — Она нас на поджог и убийство подбивала, змея подколодная! Сожгите, говорит, усадьбу барона и живите какой-то там коммуной.
- Зачем же усадьбу жечь?
- Да что б имуществом вашим завладеть. Но мы, Ваше Благородие, беспорядков не хотим, мы работать хотим.
Народ уже не тот
Летом 1874 года, когда Российская империя переживала время расцвета, когда несокрушимая русская армия стояла всего в 300 верстах от Берлина и Вены, а могучий русский военно-морской флот мог в любое время встать на рейде Босфора или Токио, в российских губерниях началось нечто невообразимое: тысячи юношей и девушек из приличных благородных семейств под видом мелких торговцев и бродячих мастеров отправились по деревням и весям страны искать "сближения" с народом. Анархист Степняк-Кравчинский писал:
Ничего подобного не было ни раньше, ни после… Точно какой-то могучий клик, исходивший неизвестно откуда, пронесся по стране, пронизывая всех, в ком была живая душа, на великое дело спасения родины и человечества. И все, в ком была живая душа, отзывались и шли на этот клик, оставляя родной кров, богатства, почести, семью, отдавались движению с тем восторженным энтузиазмом, с той горячей верой, которая не знает препятствий…
Сложно сказать, с чего все началось. Возможно, все дело было в личности Александра II, который взошел на престол в 1855 году после проигранной Крымской войны с коалицией тогдашних мировых сверхдержав — Британской, Французской и Османской империй. И уже первые шаги нового государя, то есть заключение Парижского мира, "двойственный союз" с Германией, привели к тому, что в стране наступила "оттепель".
В дальнейшем Александр только укреплял свой имидж либерала и реформатора, который сумел в кратчайшие сроки провести действительно великие преобразования: он отменил крепостное право, провел финансовую, земскую, судебную, военную реформы. Ничего подобного ни в одной стране мира ранее не проводилось. Однако население империи куда больше беспокоили иные новости.
Во-первых, после поражения в Крымской войне державы-победительницы навязали России либеральную модель экономики и отказ от всех протекционистских торговых барьеров и таможенных тарифов, что вызвало массовое разорение российских промышленных и сельскохозяйственных предприятий. В стране разразился жесткий экономический кризис. Из-за пустой казны в Поволжье начались неурожаи и голодные годы — впервые со времен правления Екатерины Великой, которая смогла создать эффективный механизм поддержки крестьян на случай различных стихийных бедствий. Как следствие экономической разрухи, в стране пышным цветом расцвела коррупция, казнокрадство и преступность.
Во-вторых, запылали и окраины империи — прежде всего в Польше и в Литве, где националистические группировки, ранее боявшиеся гнева русского императора, теперь решили надавить на "слабого" государя. И вскоре Петербургу для подавления восстания в Польше пришлось привлечь не жандармов, а армию, причем русским кирасирам и уланам противостояли профессионально подготовленные западными инструкторами партизанские отряды "повстанцев".
Одновременно активизировались и российские либералы, которые, как всегда, сетовали на пассивность народа в российской глубинке, не желавшего расшатывать основы государства.
Впрочем, сыграла свою роль и реформа высшей школы: правительство, осознав, что университеты в стране стали рассадниками вольнодумства и революционных кружков, решило отсечь от высшего образования наиболее бедные слои разночинцев. Была повышена плата за обучение и одновременно запрещены студенческие кассы взаимопомощи. В итоге значительная часть активной молодежи оказалась просто выброшенной из жизни: исключенные студенты не могли ни устроиться на государственную службу по причине "неблагонадежности", ни продолжать учебу. Герцен в газете "Колокол" писал:
Но куда же вам деться, юноши, от которых заперли науку?.. Сказать вам куда?.. В народ! К народу! — вот ваше место, изгнанники науки…
Ему вторил и знаменитый анархист Михаил Бакунин, призвавший молодежь "идти в народ":
Ступайте в народ, там ваше поприще, ваша жизнь, ваша наука. Научитесь у народа, как служить ему и как лучше вести его дела!
Вот и отправились городские либералы агитировать сельские массы на восстания.
Ходоки
Для "хождения в народ" требовалось многое: прежде всего, фальшивый паспорт, чтобы в полиции и вопросов бы не возникло, что это студент юрфака Санкт-Петербургского университета забыл в деревне Большие Грязищи. Требовались деньги на дорогу и проживание, а также крестьянская одежда. Народоволец Александр Баранников вспоминал, что всем этим "ходоков" обеспечивали партийные товарищи, и студентам даже в голову не пришло поинтересоваться, откуда у партии средства на подобную "благотворительность".
Впрочем, какие могли быть вопросы?! Ведь само "хождение в народ" воспринималось молодежью из обеспеченных семей как адреналиновое приключение, как смесь детектива с путешествиями какого-нибудь сэра Ливингстона к зулусам. Требовалось и скрываться от полиции, и стать своим среди чужих — в абсолютно чужой крестьянской среде, и все это не просто так, а ради Свободной России Будущего.
С товарищами, при помощи которых я устраивал этот побег, все было условлено раньше, так что, когда я пришел к ним, мне уже было приготовлено платье, в которое я переоделся, чемоданчик, паспорт (фальшивый, конечно), деньги и прочее, — вспоминал Александр Баранников. — И в 9 часов вечера я сидел уже в вагоне Николаевской железной дороги, который двигался по направлению к Москве. Нигде не останавливаясь, доехал я до Ростова-на-Дону, где в то время был сборный пункт для всех новичков, имеющих намерение отправиться "в народ".
Около недели Баранников прожил в Ростове, тренируясь носить крестьянскую одежду, разговору и повадкам крестьянских мужиков, а затем отправился агитировать на пристань, где было полным-полно приезжих "гастарбайтеров". Там его, приняв за польского шпиона, чуть было не сдали в полицию, и Баранников чудом спасся, сбежав в Таганрог, оттуда — в Новочеркасск и далее в Мариуполь.
Оставил свои воспоминания о "хождении в народ" и известный журналист Владимир Гиляровский, который прошел всю Волгу в составе бригады бурлаков.
Булькнули якоря на расшиве… Мы распряглись, отхлестнули чебурки лямочные и отдыхали. А недалеко от берега два костра пылали и два котла кипятились. Кашевар часа за два раньше на завозне прибыл и ужин варил. Водолив приплыл с хлебом с расшивы.
— Мой руки, да за хлеб — за соль!
Сели на песке кучками по восьмеро на чашку. Сперва хлебали с хлебом "юшку", т.е. жидкий навар из пшена с "поденьем", льняным черным маслом, а потом густую пшенную "ройку" с ним же. А чтобы сухое пшено в рот лезло, зачерпнули около берега в чашки воды: ложка каши — ложка воды, а то ройка крута и суха — в глотке стоит. Доели. Туман забелел кругом. Все жались под дым, а то комар заел. Онучи и лапти сушили. Я в первый раз в жизни надел лапти и нашел, что удобнее обуви и не придумаешь — легко и мягко... Моя первая ночь на Волге. Устал, а не спалось. Измучился — а душа ликовала — и ни клочка раскаяния, что я бросил дом, гимназию, семью, сонную жизнь и ушел в бурлаки...
Девушки без адреса
Интересно, что среди пошедшей в народ молодежи было немало и девушек — не просто девушек, а образованных русских дворянок и выпускниц пансионов благородных девиц, которым наскучило играть роль салонных "светских львиц" и "роковых женщин". Дворянки, ни в чем не знавшие нужды, хотели наравне с мужчинами искать приключений.
Самый характерный пример — Софья Перовская, дочь графа Льва Перовского, действительного тайного советника и члена Совета министра внутренних дел, которая еще в 17 лет сбежала из дома, чтобы участвовать в "хождениях в народ". В Тверской губернии ее схватили и выдали полиции сами крестьяне, не понимавшие, в какие игры играют с ними молодые барские дети. Перовской грозило до шести лет тюрьмы, но вскоре ее выпустили на волю на поруки отца. Что ж, Софья вновь сбежала из дома — на этот раз в Крым, где работала не учительницей, а санитаркой в больнице. В народнических кружках она встретила юриста Андрея Желябова, в которого влюбилась без памяти и стала его гражданской женой. И если Желябов был теоретиком "Народной воли" и пламенным трибуном, то Перовская стала организатором-практиком.
Кстати, санитаркой в деревнях Поволжья работала и другая известная революционерка Вера Фигнер — дочь губернского секретаря.
В первый раз в жизни я очутилась лицом к лицу с деревенской жизнью. Я останавливалась в избе, называемой въезжей, куда тотчас же стекались больные; тут были старые и молодые, большое число женщин, еще больше детей всякого возраста, которые оглашали воздух всевозможными криками и писком. Грязные, истощенные, у взрослых на каждом шагу — ревматизмы; почти все страдали накожными болезнями — в редкой деревне были бани, в громадном большинстве случаев они заменялись мытьем в русской печке; неисправимые катары желудка и кишок, грудные хрипы, слышные на много шагов, сифилис, не щадящий никакого возраста, струпья, язвы без конца… Часто слезы текли у меня градом в микстуры и капли, которые я приготовляла для этих несчастных; их жизнь, казалось мне, немногим отличается от жизни сорока миллионов париев Индии, так мастерски описанной Жакольо…
"Хождение" Веры Фигнер закончилось поучительно: из-за того, что Фигнер добровольно взяла на себя часть обязанностей волостного писаря, самому писарю серьезно урезали жалованье. Разъяренный писарь, посчитав Фигнер причиной своего несчастья, полез в драку, Вере пришлось спасаться бегством.
Староверы — опора революции
Интересно, что организация народников "Земля и воля" учла опыт Фигнер. Более того, они сочли его интересным для развития: члены "Земли и воли" отправлялись жить в народ на несколько лет, причем они целенаправленно старались вытеснить местных со всех административных должностей — от фельдшера до писаря. Таким образом они входили в общение с местными жителями и постепенно вели пропаганду новых идей.
Особый упор был сделан на работу со староверами. Считалось, что в старообрядческих регионах наиболее силен бунтарский разинско-пугачевский дух, враждебный самому духу самодержавия. Один из основателей организаций "Черный передел" Осип Аптекман вспоминал:
В круг обязанности "деревенщины" входила деятельность среди раскольников и сектантов, на которых мы в то время возлагали большие надежды. В нашей программе раскол и сектантство чуть ли не стояли во главе угла.
Народники ходили по селам с Библией, посещали сходы и в христианском ключе проповедовали о новой эре, когда не будет ни частной собственности, ни правительства, а все будет общее. Была выпущена и листовка "О правде и кривде", в которой содержался рассказ о неправедном насаждении на Руси греческой церкви — дескать, именно от церкви идет все зло.
Темой раскола был увлечен один из лидеров "Земли и воли" Марк Натансон. Он настойчиво советовал своим соратникам изучать Священное писание и историю раскола, рекомендовал создать типографию со специальным славянским шрифтом, чтобы революционную литературу для раскольников печатать именно на нем, чтобы привлекать к делу революции и сибирских бегунов, и астраханских "хлыстов", и всех прочих сектантов, ненавидевших порядки Российской империи.
Революционер Сергей Степняк-Кравчинский писал, что и сами народники в этот момент более всего напоминали фанатичных сектантов:
Народники-пропагандисты принадлежали к тем, которые выдвигаются скорее религиозными, чем революционными движениями. Социализм был его верой, народ — божеством… он твердо верил, что не сегодня-завтра произойдет революция, подобно тому, как в Средние века люди иногда верили в приближение Страшного суда.
Но действительность нанесла жестокий удар по этой восторженной вере. Вскоре стало очевидно, что старообрядцы никак не реагируют на пропаганду, оставаясь глухими к призывам подниматься на борьбу. О полученной литературе они говорили, что "много греха взяли на душу, читая такие книги, которыми только прогневали Господа Бога".
Процесс 193
Власти империи были немало перепуганы появлением в губерниях страны каких-то непонятных социалистов-проповедников. Полиция начала закручивать гайки и арестовывать таинственных "ходоков". Так, согласно официальным полицейским отчетам, летом 1874 года в 28 губерниях страны за распространение запрещенной литературы и агитационную деятельность было арестовано 298 человек, причем 200 из них — в 9 центральных губерниях, расположенных вокруг Москвы, а вот остальные — в регионах Малороссии.
На следующий год полиция задержала уже около 4 000 народников. Ответом властей на "хождения" стало грандиозное судебное расследование, вошедшее в историю под названием "Процесс 193".
На самом деле к дознанию были привлечены почти 800 человек. Но при подготовке суда выяснилось, что жандармские власти "нахватали по невежеству, по самовластию, по низкому усердию множество людей совершенно даром". Пришлось наспех "отделять овец от козлищ": в итоге из 800 человек под стражей осталось 265 человек, которым пришлось более трех лет в тюремных казематах дожидаться начала суда.
И к 1877 году следствие недосчиталось почти сотни арестантов: 43 скончались от болезней и невыносимых условий содержания, 12 — покончили с собой и 38 — сошли с ума. Еще трое из 193 человек, оказавшихся на скамье подсудимых, умерли за время процесса.
Сам приговор обернулся для властей полным конфузом: суд присяжных оправдал 80 подсудимых (правда, на свободу они все равно вышли не сразу — Александр II санкционировал административную высылку для всех оправданных). 28 человек были приговорены к каторге от 3 до 10 лет, 36 — к ссылке, 46 человек — к исправительным работам в арестантских отделениях. Ни один осужденный не подал прошения о помиловании.
Самым известным осужденным стал Ипполит Мышкин — сын офицера из военных поселенцев, блестящий выпускник Военно-топографического училища, работавший в Академии Генштаба. Мышкин произнес яркую речь, отказавшись признавать суд законным:
Ваш суд — это простая комедия или нечто худшее, более отвратительное, позорное, более позорное! Более позорное, чем дом терпимости! Там женщина из-за нужды торгует своим телом, а здесь сенаторы из подлости, из холопства, из-за чинов и крупных окладов торгуют всем...
— Выведите его! — закричал судья, но унять Мышкина было не так-то просто, он сопротивлялся и продолжил кричать проклятья.
В итоге его приговорили к десяти годам каторжных работ. Срок Мышкину несколько раз увеличивался: в первый раз за речь, произнесенную над гробом каторжанина, затем за побег и за участие в голодовке. Мышкин был переведен в Петербург, где содержался в Петропавловской крепости. В 1885 году он был расстрелян — за то, что бросил тарелку в смотрителя.
Зато среди оправданных по "делу 193" оказались Андрей Желябов с Софьей Перовской, которые, оказавшись на свободе, признали, что "хождения" в народ были ошибкой. Дескать, народ всегда покорен власти, поэтому лучше добиваться изменений через власть, а с властью лучше всего говорить языком силы и террора. В том же 1877 году Перовская наметила себе первую жертву — самого императора Александра II. Дескать, только смерть самого самодержца способна настолько сильно потрясти и государственный аппарат, и само российское общество, что уже не получится отмахнуться от требований перемен. План Перовской был выполнен через 4 года, но желаемых перемен так и не наступило.
