С конца нулевых в российских СМИ преобладает концепция, что европейский консенсус изживает себя — правые консерваторы поднимают голову. Победы правых на выборах подаются как символ конца Европы, которая с ее толерантностью, ленивыми работниками, прикрывающимися всесильными профсоюзами, высокими налогами и высочайшей зарегулированностью даже бытовых вопросов не по нраву нашей традиции. В действительности же "правого поворота" в Европе пока не случилось. Запал правого популизма иссяк, когда поутихла буря неприятия беженцев и мигрантов с Ближнего Востока. Евроскептики так и остались в пределах своих 15-20% в национальных парламентах, а большие президентские и премьерские выборы они проиграли. Следующее десятилетие эксперты считают временем левых идей: борьбы за экологию, за права меньшинств и против социального неравенства. Но левые не везде одинаковы. Сергей Харламов рассказывает, в чем отличие наших левых от европейских.
Полезная теория
Разговор о левой идеологии нельзя начинать без расстановки небольших точек, которые помогут разобраться в хитросплетениях европейского социализма. Для начала нужно понять, что даже многие ультраправые часто выступают с классическими левыми идеями: повышение налога для богатых, бесплатная медицина и другие блага цивилизации. Просто все эти экономические достижения социалистической идеологии будут обильно сдобрены неприятием мигрантов, реверансами в сторону религии или даже либеральными идеями вроде упрощения законодательства для бизнесменов.
В начале XX века все было просто: есть угнетаемый класс рабочих, есть бюрократы и буржуи, первые должны сбросить свои оковы и победить вторых. С ослаблением Советского Союза социалистам, пришедшим к власти в части европейских стран (особенно северных), нужно было как-то удержаться у власти. Народ и бизнес уже невозможно было пугать страшным СССР, поэтому социалисты стали объединяться с либералами.
Так в 1970-х появились неолиберализм и социал-либерализм: при минимальных различиях обе идеи предлагали государственное регулирование экономики и развитие маленьких гражданских сообществ, отстаивающих интересы своего квартала, улицы, городка. На первый план вышли Маргарет Тэтчер и Франсуа Миттеран.
Ступив на территорию социалистов, капитализм, известный своей способностью поглощать и впитывать в себя все оппозиционные идеи (вспомним хотя бы бесконечные футболки с Че Геварой, продающиеся на каждом углу на Кубе), быстро овладел всеми смыслами тогдашнего социализма. Левые идеологи очень горюют, понимая, что капитализм буквально украл у социализма образ светлого будущего. Все эти красивые картинки о новом человеке, полетах к дальним мирам, всеобщем мире на планете и т.д. были переработаны капитализмом, превратившись в супергеройские фильмы и комиксы, которые тут же и продавались незадачливым сторонникам левых идей.
Нужно сказать, что теперь социализм — это в большей степени рамочная концепция, которая описывает общее стремление к равенству и коллективизации. Дальше уже идут разночтения по странам, партиям и конкретным личностям. У разных идей есть множество как положительных, так и отрицательных сторон. Политики стараются вобрать в свои программы все лучшее от множества концепций.
Вызовы северо-европейского социализма
И хотя статья началась с утверждения, что левая идеология как минимум не проиграла правому радикализму в Европе, проблемы современных европейских социалистов налицо.
Классическим примером в этом вопросе является Швеция. Считается, что эта страна — эталон сытого социалистического чуда. Однако если смотреть на сухие цифры, то выяснится, что государственные компании производят всего 12-14% ВВП, в госсекторе занято меньше 30% трудоспособного населения. И только высокие налоги в 43% говорят о том, что это была попытка сделать "социализм с человеческим лицом". Сегодня Швеция мало чем отличается от ФРГ, которую социалистической назвать никак нельзя.
Шведский успех складывается в том числе из национальных особенностей, из-за которых практики самоуправления и перераспределения благ нельзя просто перенести в другую страну. В Скандинавии 65% людей доверяют окружающим. Никто больше не может похвастаться таким стабильным индексом счастья и минимальным коэффициентом Джини (степенью расслоения общества).
Сторонники Советского Союза могут справедливо заметить, что больше 70 лет в стране господствовала одна партия. Действительно, одна партия выигрывала на выборах ровно столько же, сколько существовал СССР, и только сейчас, уже в XXI веке, начала проигрывать своим оппонентам. И то только потому, что эти оппоненты смогли предложить лишь улучшенную версию все той же социалистической модели.
При этом у шведских социалистов не было четкой модели поведения, никто из лидеров социалистических объединений не писал книг, по которым бы строилась шведская государственность. У шведских коммунистов, впрочем, была программа на основе "Апрельских тезисов" Ленина, но она не помогла им набрать и 10% голосов в 1944 году.
Проблемы шведской модели с ее странной налоговой политикой были ярко выражены в рассказе Астрид Линдгрен "Помперипосса в Монисмании", в котором вымышленная писательница из вымышленной страны Монисмании не может больше писать рассказы, потому что ее доходы перекрываются диким налогом в 102%. И чем больше ей придет денег из-за рубежа, тем больше ей нужно будет заплатить. Считается, что из-за этого рассказа социал-демократы впервые проиграли выборы в 1976 году.
В Монисмании был заведен обычай — прогрессивное налогообложение. Это означало, что чем больше денег ты заработал, тем больше с тебя причитается налоговому инспектору, чтобы он мог испечь больше Пирога Благосостояния.
Но налоговый инспектор никогда не брал больше 80 или 83 процентов. В один прекрасный день мудрецы, что правили в Монисмании, собрались вместе в замке, который мы назовем Хагой — потому что замок и впрямь так назывался. И так увлеклись мудрецы чаепитием, что они совсем позабыли проверить все те мудрые решения, которые они приняли в тот день.
Как-то раз добрый друг Помперипоссы спросил ее:
- Знаешь ли ты, что твой налог в этом году будет 102%?
- О, что за глупости ты говоришь, — ответила Помперипосса, — таких больших процентов и не бывает вовсе!
Мы должны здесь простить нашу Помперипоссу — ведь она была не слишком хорошо знакома с Высшей Математикой.
- А вот и бывает, — сказал ей друг, — теперь в Монисмании бывают проценты без всякого конца, и если ты сложишь вместе подоходный налог и налог, который ты должна платить за наем работников — а ты должна, ведь у тебя есть твой малый бизнес, — то как раз получается 102%!
Бедная, бедная Помперипосса!
Более того, есть и менее заметные проблемы, на которые напирают шведские националисты. В 90-е социал-демократы выступили за полную дерегуляцию сельскохозяйственного и энергетического рынка. Были отменены государственные субсидии. Это привело к росту экономики, но вместе с тем больше половины атомных электростанций в стране теперь принадлежат немецким компаниям.
В 2018 году на очередных выборах социал-демократы выступили не очень уверенно, показав худший результат (28,4%). Тогда говорили о том, что так на шведскую общественность повлияли миграционные процессы в Европе и беженцы, но сейчас есть и предположения, что Швеция просто переходит от модели однопартийности к множеству партий в парламенте с примерно равным числом депутатов от фракций. Об этом говорят в контексте окончания эпохи социалистического чуда, но так ли это, пока говорить трудно. Чудо, может, и закончилось, но социализм только разворачивается.
О чем говорят современные социалисты
Пожалуй, основной проблемой для современных европейских левых является сегодня идейный кризис. Сегодня уже не модно говорить о геноциде африканских народов и европейском империализме как о главной проблеме Европы. Капитализм поглотил эту критику и сделал из нее медийную франшизу.
Повестка нового поколения социалистов — тех, кто сейчас поддерживает старика Берни Сандерса и маленькую Грету Тунберг — экология, борьба с насилием (не столько военным, сколько физическим и психологическим), шовинизмом и расизмом, защита прав меньшинств. Но достаточно ли конкретных предложений, чтобы сказать "да, это левая идеология, а не попытки закрыть дыры в комфортной форме так называемого позднего капитализма"?
Мощные современные теоретики научного марксизма критикуют банковскую систему за проблемы 2008 года, за легкую выдачу займов и экономику, построенную на долгах. Однако проблему они видят не в самих займах, а в порождаемом неравенстве. Историк Джейкоб Филд пересказал в своей книге известного экономиста Томаса Пикетти, который в книге "Капитал в XXI веке" утверждает, что сегодня неравенство вернулось к уровню XIX века.
Неолиберальные реформы, начавшиеся в 80-е годы, привели к росту неравенства в доходах в большинстве стран. Капитализм не только не принес благосостояние всем, но и усугубил разделение общества на бедных и богатых. В 1965 году глава американской корпорации зарабатывал в 24 раза больше промышленного рабочего. Сегодня эта разница достигла 200 раз.
Левая идеология стала принимать формат реакции на постоянно изменяющийся мир. Критикуются отдельные аспекты, но не общий вид и структура современного общества. Известный российский исследователь эпохи капитализма Борис Капустин отмечает, что сейчас как никогда низок протестный потенциал, даже несмотря на экономические потрясения.
По мнению Ника Срничека и Алекса Уильямса, раскрывающих эту мысль в книге "Изобретая будущее: Посткапитализм и мир без труда", эпоха капитализма принесла социалистам множество новых поводов для критики, но убила в них способность конструировать будущее. Проще говоря, левая идеология как общая идея о том, "как надо жить", в современном западном обществе не выжила.
Связь между капитализмом и модернизацией никуда не делась, а подлинно прогрессивные идеи будущего поникли под спудом постмодернистской критики и сгинули под руинами общества, уничтожаемого неолиберализмом. Главное же, что с крахом Советского Союза и ростом глобализации история, похоже, вновь приобретает большой нарратив. По всему миру под систематические призывы к накоплению растут рынки, оплата труда, товары и повышающие производительность технологии. Капитализм стал уделом современных обществ, где он мирно сосуществует с национальными особенностями и обращает мало внимания на столкновение цивилизаций.
Российское наследие
Объективно противоречивая ситуация складывается и с российскими социалистами. В стране колоссальный запрос на социальную повестку, фактически по североевропейской модели, где государство много забирает, но вместе с тем справедливо тратит на общественные блага: строит качественные дороги, бесплатное жилье для определенных категорий людей, улучшает инфраструктуру и т.д.
Однако при большом запросе на левые идеи КПРФ, КПСС и другие современные объединения не имеют адекватной запросу народной поддержки. У такой ситуации есть несколько рациональных объяснений.
Во-первых, это замещение повестки. Высочайший запрос на социальные изменения заставляет другие российские партии предлагать избирателю социалистические модели: меры по поддержке рождаемости, стимуляционные выплаты, бесплатное жилье и т.д. Вопрос не в том, насколько это эффективно, а в том, что такие меры должны предлагать как раз левые партии. Но этого не происходит.
Во-вторых, это историческая память. В активе российских социалистов есть статистика: 70% положительно оценивают роль Сталина, а коммьюнити ностальгирующих по СССР в социальных сетях неуклонно растет.
Дискуссионным остается вопрос, насколько эффективно социалисты это используют. Нельзя при этом не отметить, что в российском обществе складывается совершенно обратная европейскому социализму ситуация: если там у социалистов есть ответы на конкретные вопросы, но нет глобальной идеологии, то у российских сотоварищей есть четкое видение будущего, но нет современной повестки. Кто в данном случае ближе к "построению коммунизма", сказать сложно.
Куда смотреть
Джейкоб Филд отмечает, что молодежь, пришедшая в мировую экономику после кризиса 2008 года, вероятно, не достигнет уровня благосостояния своих родителей, что может говорить о начинающемся витке радикализации как справа, так и слева. Это первый из сценариев развития нового левого движения, но он позиционируется как самый слабый.
Китайский социализм оказался не способен к экстенсивному развитию и продвижению своих идей, потому что при его построении китайские основатели сделали ставку на национализм и этнические особенности своих соотечественников. Китайская модель, скорее, распространяется через бизнес и личные отношения, диаспоры китайцев и им сочувствующих.
Ни идеи Чучхе, ни кубинский изоляционизм, ни социализм в Малайзии не стали настолько привлекательными моделями для копирования в современном мире и кажутся скорее осколками XX века, чем самостоятельными и жизнеспособными структурами.
На их фоне выгодно выделяется общинный строй в Африке. Континент, в котором поместятся вместе взятые территории Канады и России, плохо принял капиталистическое устройство. Местные народы все еще воспринимают приезжих из стран первого мира через призму карго-культа: очередной белый привез ноутбуки и книги, сейчас он наиграется с нашими детьми в "школу", раздаст нам чистые футболки и одеяла, а мы затем все эти ноутбуки продадим ему обратно и купим побольше соломы и алюминиевых профлистов для протекающей крыши нашей хибары.
Для теоретиков африканская модель отстающего аграрного общества — лакомый кусок. Вдруг получится повторить тот же трюк, что и с российскими крестьянами, перескочить капитализм как ступень развития и сразу направить африканцев к светлому коммунизму. И, конечно, избежать в этот раз ошибок прошлого. Интересно, что об этом думают сами африканцы.
