Российская империя сталкивалась за свою история с несколькими крупными вспышками болезней, пережила и чуму, и холеру. Но в то время эпидемии непременно были предвестниками бунтов и погромов. Земля полнилась слухами, опровергнуть которые было просто некому. Часто малограмотный народ верил, что кто-то специально травит людей, и выискивал "разносящих заразу". Расправы были жестокими. Находясь в отчаянии и панике, не понимая суть проблемы, народ громил больницы и убивал своих же спасителей — докторов, обвиняя их в распространении болезней. Ситуацию усугублял алкоголь, а в иных случаях еще и ошибки властей на местах. Владимир Тихомиров рассказывает о причинах чумного и холерного бунтов и их последствиях.
Чумной бунт
Самая первая и самая страшная в истории России эпидемия началась с начальственного разгильдяйства. Начиная очередную русско-турецкую войну, ни императрица Екатерина II, ни ее приближенные, ни генералитет почему-то не задумались о том, что на землях Молдавии и Валахии, которым предстояло стать театром военных действий, в то время бушевала чума — вернее, моровая язва, как ее тогда называли. Более того, многие генералы посчитали, что именно это время и является наиболее благоприятным для удара по Османской империи — дескать, янычарам просто будет не до войны. Мысль о том, что чумную заразу (строго говоря, чума не вирусная, а бактериальная инфекция) подхватят и русские солдаты, просто не пришла в сановные головы.
И вот летом 1770 года русская армия очистила от турок всю Молдавию, но уже к августу чума достигла Киева, затем Брянска и направилась к Москве. К началу сентября 1770 года императрица Екатерина велела фельдмаршалу графу Петру Салтыкову организовать карантинные посты на пути инфекции:
Чтобы сие зло не вкралось в середину империи нашей, учредить заставу в Серпухове на самой переправе чрез реку и определить на оную лекаря, дабы пропускать только тех, кто имеет письменные свидетельства, что по их маршруту заразительная болезнь не оказывалась.
Чуму удалось задержать, но ненадолго: уже в декабре 1770 года она все-таки объявилась в Москве. Завезли ее "гастарбайтеры", работавшие на Большом суконном дворе. Причем руководство мануфактуры сначала скрывало болезнь — никто ведь не будет покупать сукно, сотканное руками чумных больных. Поэтому умершие рабочие оформлялись как жертвы "гнилой горячки", их тайно хоронили по ночам. Когда же горы трупов стало уже невозможно скрывать, рабочие начали разбегаться, разнося заразу по городу.
31 марта 1771 года Екатерина повелела закрыть на карантин уже всю Москву.
Город, ежели возможность есть, запереть и не впускать никого без дозволения.
Возы с продовольствием предписывалось останавливать в семи верстах от города — туда московские жители должны были приходить в определенные часы и под присмотром полиции покупать продукты бесконтактным способом:
Между покупщиками и продавцами разложить большие огни и сделать надолбы… чтоб городские жители до приезжих не дотрогивались и не смешивались вместе; деньги же обмакивать в уксусе.
Горожане терпели карантин все лето, а 15 сентября 1771 года начался знаменитый Чумной бунт.
Зачинщиком бунта стал некий священник московской церкви Всех Святых на Кулишках, сохранившейся до наших дней. Священник рассказывал всем свой сон: дескать, явилась ему сама Богородица, которая сказала, что Господь послал на город "трехмесячный мор" за то, что москвичи вот уже 30 лет не служат молебнов перед иконой Богородицы, установленной на Варварских воротах Китай-города. Расчет был прост: священник полагал, что образ Богородицы для всеобщего поклонения перенесут в его храм, стоявший буквально в сотне метров от Варварских ворот, и щедрые пожертвования прихожан помогут наполнить бюджет.
Но вышло все иначе. Когда толпы горожан устремились к Варварским воротам в надежде вымолить прощение у Богородицы, архиепископ московский Амвросий повелел икону убрать в только что открытый храм Кира и Иоанна, построенный недалеко от Варварских ворот при самом деятельном его участии.
Священники церкви Всех Святых на Кулишках, обманутые в своих ожиданиях, стали подстрекать народ к бунту, нашептывая, что "киевляне" (а Амвросий прибыл в Москву из Малороссии) украли чудотворную икону. И тогда толпа экзальтированных "прихожан" бросилась в Кремль искать его. Но Амвросия там не оказалось. Словно предчувствуя беду, он укрылся в Донском монастыре. Тогда мятежники разграбили Чудов монастырь, вернее, его знаменитые винные подвалы.
Далее толпа пошла на штурм Донского монастыря. Амвросия выволокли прямо из храма и забили насмерть у монастырских ворот. После этого бунтовщики отправились грабить опустевшие дома богатых горожан.
Но тут у них на пути встал генерал-поручик Петр Еропкин, командующий московским гарнизоном. Он, собрав из оставшихся в городе солдат и полицейских небольшой отряд в 130 сабель и еще столько же пехотинцев, отбил у бунтовщиков Кремль.
В итоге бунт был подавлен, четыре человека, в том числе убийцы архиепископа Амвросия, были повешены, 160 человек были биты кнутом и отправлены на казенные работы.
Первая холерная вспышка
Первая в истории России вспышка холеры, самого смертоносного в XIX веке заболевания, известного человечеству со времен Гиппократа, началась в 1829 году в пограничной с Персией Астраханской губернии.
Возглавить борьбу с "моровым поветрием" царь поручил министру внутренних дел Закревскому, который, как писал петербургский журналист Викентий Вересаев, "принял очень энергичные, но совершенно нелепые меры, всю Россию избороздил карантинами, — они совершенно парализовали хозяйственную жизнь страны, а эпидемии не остановили. Тысячи людей и лошадей с товарными обозами задерживались у застав, в тех, кто пытался пробраться через оцепления, полицейским приказано было стрелять".
В карантине пришлось просидеть и Александру Сергеевичу Пушкину — он провел три месяца в Болдино (этот период поклонникам поэта известен как "Болдинская осень").
Наиболее тяжелая ситуация сложилась в Крыму, жителям Севастополя на все лето вообще запретили покидать дома. По истечении срока запрет сняли, но потом снова восстановили, причем исключительно для Корабельной слободы, заселенной семьями портовых рабочих.
Поскольку запрет игнорировался, слободу окружили двумя пехотными батальонами. Жители, в свою очередь, сформировали нечто вроде отрядов самообороны и народного ополчения. Фактически в городе установилось двоевластие, для ликвидации которого губернатор Николай Столыпин решил задействовать дополнительные части. Но, как только в Корабельной слободе появились солдаты, ополченцы атаковали их. Также толпы севастопольцев атаковали дом губернатора и адмиралтейство. Столыпина толпа растерзала, прочие чиновники и офицеры подвергались избиениям.
На следующий день военный комендант Андрей Турчанинов принял приказ о вводе войск в город. В итоге 7 человек были казнены, а еще около тысячи горожан и матросов отправились на каторгу. Холерные бунты произошли и в Петербурге, где толпа ворвалась в холерную больницу на Сенной площади и забила насмерть двух докторов.
По официальным данным, из 466 тысяч заболевших в России холерой в 1830 году умерло 197 тысяч человек.
Польский след
С новой силой эпидемия холеры вспыхнула весной 1831 года. Опережая события, столичный генерал-губернатор Петр Эссен распорядился учредить карантин на дальних подходах к Петербургу — в Новой Ладоге, Гдове и Нарве, но и эти меры не могли остановить эпидемию. Современники вспоминали:
На каждом шагу в Петербурге встречались траурные одежды и слышались рыдания. Духота в воздухе стояла нестерпимая. Небо было накалено как бы на далеком юге, и ни одно облачко не застилало его синевы. Трава поблекла от страшной засухи – везде горели леса и трескалась земля.
К тому времени император Николай I, опасавшийся за жизнь и здоровье себя и своих родных, покинул Петербург и самоизолировался в Петергофе. Его примеру также последовали все обеспеченные горожане.
Между тем по бедным кварталам Петербурга пошли слухи о том, что холеру специально распространяют доктора-немцы, которых подкупили поляки, поднявшие в то время очередное восстание.
Постепенно такие же слухи перекочевали и в другие российские города. Бунтовали и на Юге, и в Поволжье, и за Уралом. Чуть ли не в каждой деревне находились свидетели, лично видевшие, как поляки ходят ночью по огородам и посыпают овощи ядом; как, незаметно проходя в ворота домов, всыпают яд в стоящие во дворах бочки с водою; как зафрахтованные мятежниками черные корабли привозят целые грузы мышьяку и всыпают их в реки и т.п. Разъяренные толпы народа ходили по улицам и избивали всякого, кто им казался почему-нибудь "холерщиком"; если же у несчастных в карманах находили какие-либо медицинские порошки – например, специальную хлориновую известь, которой рекомендовалось протирать некоторые участки тела, чтобы обезопасить себя от заразы, то расправа была ужасной.
К примеру, в Санкт-Петербурге был растерзан толпой дежурный врач холерной больницы Дмитрий Бланк, родной брат врача Александра Бланка, деда Владимира Ульянова-Ленина. Вскоре из-за своей "немецкой" фамилии лишился должности и Александр Бланк – чтобы не злить народ, правительство увольняло врачей с "подозрительными" фамилиями.
И снова народный бунт пришлось усмирят с помощью войск: гвардейские полки, усиленные артиллерией, окружили центр Петербурга, а на народ массированным ударом обрушился пехотный, а также Саперный и Измайловский батальоны.
Император на передовой
В 1847 году третья пандемия холеры охватила Закавказье, Ставропольскую, Астраханскую, Саратовскую, Воронежскую, Пензенскую, Казанскую, Симбирскую, Московскую, Киевскую губернии. Число жертв в России превысило миллион человек.
И снова столицу охватил страх. Петр Андреевич Вяземский тогда писал Василию Андреевичу Жуковскому:
Ты бежишь от революций, а здесь мы встретим тебя холерою, которая губительною лавою разлилась по всей России и в Петербурге свирепствует с большим ожесточением. Более тысячи человек занемогает в день и наполовину умирает… Все убежали из города, как после пожара…
Но холера 1848 года отличалась от холеры 1831-го одним ключевым моментом: серьезных волнений в городе на сей раз не происходило. Горожане убедились, что болезнь в самом деле реальна, а правительство на сей раз воздержалось от прежних принудительных мер карантина и изоляции больных. Хотя и без панических слухов об отравлении пищи и воды не обошлось. Литературный критик Александр Скабичевский вспоминал:
Говорили о подсыпателях, которые проникают под разными предлогами в кухни и отравляют воду в кадках, о том, что несколько таких подсыпателей с подозрительными склянками и порошками, найденными у них в карманах, были избиты толпою и отведены в участок в растерзанном виде; говорили о нападении на санитарные кареты, в которые якобы забирали с улиц пьяных, принимая их за холерных, говорили о заживо погребенных и т.п.
Но, как вспоминал барон Модест Корф, император Николай I, помнивший о событиях 1831 года, при первых признаках закипания народного гнева лично прибыл в столицу и занялся профилактикой народных страхов:
Приехав немедленно из Петергофа в столицу, он увещевал здесь толпы народные, обращая их к покорности и молитве, обуздывал дикие страсти черни, обхаживал лично мясные лавки, вразумляя о необходимости особенной в них опрятности и проч. И все опять пошло как бы обыкновенным своим порядком. Хотя в городе на каждом шагу встречался гроб и над всеми другими одеждами преобладали траурные, однако публичные гулянья стали наполняться не менее прежнего; везде опять раздавалась музыка, и та часть населения, которой не поразил еще злой недуг в ее семействах или близких, старалась, по-видимому, забыться в этих мнимых весельях.
Убийство доктора Молчанова
Однако все наставления императора Николая I были забыты к концу века, когда в 1892 году по России прокатилась пятая "холерная" пандемия (четвертая холерная пандемия 1863—1875 голов задела Российскую империю по касательной). И снова в российских городах запылали бунты, сопровождавшиеся погромами больниц и убийствами врачей.
Самым же известным стало убийство врача Александра Матвеевича Молчанова, растерзанного толпой в городе Хвалынске. Именно смерть доктора Молчанова шокировала российскую интеллигенцию, о ней наперебой писали газеты и журналы, обсуждали в столичных салонах и даже в семье императора Александра III.
Эти трагические события были описаны и художником Кузьмой Петровым-Водкиным в своей автобиографической повести "Хвалынск".
Прошел слух: в Астрахани взбунтовавшийся народ убил докторов, которые якобы травили народ. Затем в город прибежал пастух, который надрывным голосом кричал, что в стаде подохло семь коров — после того как напились из отравленного источника. Это выступление пастуха и явилось спичкой, поджегшей последующие события.
Бабы завыли о коровушках. Количество погибших коров, передаваемое окраинам, возросло до сорока. Да количество здесь и не играло роли. Раздражение стало общим, уличным. С Горки, с Маяка, с Бодровки бежали мужики к центру, кто с кольями, кто с топорами. Беспоясые, босиком метались они от места к месту, ища применение буйной силы и первопричину зла — доктора...
В это время доктор Молчанов прятался у полицейского пристава, который снабдил его на всякий случай револьвером с патронами.
Доктор не вслушивался в советы, был очень рассеян, говорил: "Ведь я же всю жизнь работаю на них... Прямо из университета с ними, в этой дыре... Восемнадцать лет". Нельзя же всерьез поверить, что вот эти хлыновцы, из которых каждого знаешь в лицо, в любое время к которым являлся, помогал, спасал, когда это было в силах медицины, — что эти люди решатся его убить. Старуху Петровну, например, которая ему грозила клюкой, когда он шел к следователю, он спас от костоеда, хотя и с хроминой, но поставил на ноги. Доктор даже не переоделся у следователя, в своем белом чесучовом пиджаке показался он из задней калитки, от колодца в углу площади. Подобные калитки соединяли у нас иногда нескольких соседей для пользования колодцем. Петровна отлепилась от церковной решетки и закаркала хриплым старческим звуком:
- Вот он, вот он! Антихрист, травитель, — лови, лови его... Несколько мальчишек весело загайкали следом за ней.
Когда доктора окружили, он бросился искать спасения у местного священника, но толпа оттащила его.
Следующий момент — это мелькание белого пиджака в озверевшей толпе; взлетевший высоко кверху белый картуз Александра Матвеевича и крик, нечеловеческий, звонкий до неба:
— Бра-тцы...
С перекрестка раздался выстрел. Это во время швыряния доктора по мостовой из его кармана выпал револьвер, подарок следователя.
— Ага, вот что он нам готовил, — стреляя в воздух, кричал один из толпы.
Когда тело доктора, все в пыли и крови, упало на мостовую, крайние начали расходиться. Крики главарей, объявивших погром, дали толпе направление. От доктора двинулись к домам управских деятелей.
Разреженный от толпы перекресток и приток свежего воздуха заставил очнуться Александра Матвеевича. Он зашевелился. Едва слышно застонал, зацарапал пальцами в пыли, как бы желая приподняться... В это время рядом с ним очутилась старуха с клюкой, и она закричала вслед уходящим о несчастном с еще теплящейся жизнью. Банда вернулась. Мужик с револьвером нагнулся к доктору и в упор выстрелил ему в висок.
Погром в Юзовке
В эти же дни погром состоялся и в рабочем городке Юзовка, ныне это Донецк. Атмосфера в рабочих кварталах была более чем взрывоопасная — по случаю карантина в поселке и окрестных селах было множество пьяных людей, раздраженных слухами, что земские доктора специально травят холерой народ, чтобы завладеть имуществом погибших.
Полицейский следователь в своем рапорте отмечал:
Толпа двинулась по направлению к холерному бараку с тем, чтобы разнести его, но путь проходил через базар, называемый "Новым светом", где находятся питейные заведения Дронова, Давлицарова и масса лавок с разным товаром, преимущественно еврейских. Проснувшиеся в разъяренной толпе грабительские инстинкты задержали ее тут, и она, забывши о докторах и холерных больных, бросилась разбивать и грабить...
Добавив "горючего", толпа пошла вразнос. "Екатеринославские губернские ведомости" сообщали в те дни:
Буйствовавшая толпа набросилась на лавки и питейные заведения, которые тут же были разбиты и подожжены ею. Лавки и питейные заведения запылали пламенем, и к вечеру большая торговая площадь местечка Юзовки горела со всех концов. Отбиваясь камнями от казаков, вызванных для усмирения бунта, толпа продолжала поджигать и грабить, а часть ее даже стала наступать на казаков, которые в числе 25 человек по приказанию есаула Павлова дали три залпа боевыми патронами, но и эта необходимая и строгая мера не остановила толпы.
Только на второй день в Юзовку прибыл вице-губернатор с двумя батальонами пехоты. Что интересно, все два дня бунта холерные бараки продолжали принимать больных. Погромщики, увлеченные грабежом, просто забыли, из-за чего начался бунт.
