Часто смелые, думающие и страдающие люди, менявшие на протяжении жизни свои убеждения, воспринимаются как предатели. Современники не верят в их искренность, потомки забывают. Из-за этого за границами общекультурной памяти остаются самые необычные персонажи. Василий Кельсиев - один из них. Он, как и многие его современники, доходил до крайности в своих воззрениях, стремился решать "государственные дела" в 18 лет и, желая послужить России, выбирал крайне причудливые формы этого служения. Революционер, политэмигрант, Кельсиев в итоге не смог жить вдали от России и вернулся, но общество его не приняло. Андрей Полонский рассказывает о жизни человека, который показал, что значит быть русским.
Хаос прожитой жизни
В начале октября 1872 года Василий Иванович Кельсиев страшно напился. Он много пил в ту пору, - не от безысходности, нет. Просто одиночество.
Сюда, в Полюстрово, почти никто не приезжал - все-таки дачная местность, далековато от центра города. Да и некому особенно было его утешить. Любимая жена, трое детей, брат лежали в придунайских степях, в трех тысячах верстах от русской столицы.
Он сидел в креслах за письменным столом, глядел в окно, но видел перед собой не уныло моросящий питерский дождь, а необыкновенно яркие картинки прожитой жизни. Вот он в Лондоне, беседует с принцем Луи Бонапартом об особенностях транскрипции древнееврейских имен, вот – на Кавказе, прогуливается с каким-то англичанином, уговаривающим его чуть ли не возглавить восстание против русского правительства, вот на Дунае - пытается рассудить земельный спор двух казаков-старообрядцев от имени Его Величества Султана. Как-то это все не связывалось между собой, тем более не соединялось с болезнями и смертями детей, брата, жены, с возвращением в Россию, клеветой бывших единомышленников и полным непониманием публики.
…Через несколько дней он умрет.
Юный полиглот
По одной из версий, Кельсиев происходил из кавказского княжеского рода, по другой – из рода мордовских аульных князей. В любом случае прадед его Ютмек Кельсий принял русское подданство при матушке Екатерине.
Дед Василия служил священником, отец был мелким питерским чиновником. Происхождение Кельсиева читалось в его внешности. Один из современников вспоминал:
В наружности и в привычках он много высказывал азиатского, курчавые с лоском волосы; маслянистые, с грустным оттенком глаза; выдающиеся в лице скулы и мягкий гортанный голос, с прибавкой к этому постоянной наклонности к восточному кейфу и мусульманскому фатализму, — все говорило в нем не за холодную кровь.
Детство Василия трудно назвать счастливым. Он рано осиротел, воспитывался у родственников, и десяти лет был отдан на обучение в Санкт-Петербургское коммерческое училище. Деньги на учебу по каким-то не дошедшим до нас причинам выделила Российско-Американская компания. Возможно, уже тогда проявились уникальные филологические способности мальчика – он с лета учил и осваивал самые экзотические языки.
На средства той же компании после училища Василий определился вольнослушателем на Восточный факультет Санкт-Петербургского университета. Это было время, когда Аляска еще была нашей, все ждали расширения связей с Китаем и проникновения в Маньчжурию. Компания нуждалась в специалистах.
Василий обязался отработать несколько лет в колониях, чтоб возместить расходы на свое обучение. К моменту окончания учебы в университете он знал уже 40 языков, на 25 из них свободно говорил и писал.
Молодость нигилиста
Взросление Кельсиева пришлось на конец 50-х гг позапрошлого века. Вся Россия в это время была взбудоражена ожиданием грядущих перемен. Любая троица приятелей-студентов перестала бы себя уважать, если б не завела политический кружок. Нигилизм, отрицавший скопом все ценности национальной жизни, достижения прошедших веков казался разновидностью интеллектуальной и нравственной честности, умением взглянуть на вещи трезво и без прикрас. Лучший образчик этого умонастроения - Чернышевский, который перед свадьбой принес подруге справку о состоянии здоровья.
Всякая позиция, в которой есть стиль, которая легко обращается в позу, привлекательна для молодости. Приятно воспринимать себя остро чувствующим любую неправду, честным перед собой и другими. На пути к этому восхитительному ощущению следовало по порядку разочароваться в вере, бессмертии души, русской истории, государственном строе, способности правительства к преобразованиям, правящего класса - к трезвой самооценке (неразрывная связка).
Еще и любовь
На это нигилистическое бурление уходило все время жизни. Тут же по ходу случались романтические свидания, романы, случайные связи и долгие истории. Избранницу Кельсиева звали Варя.
По воспоминаниям Герцена, то был типичный союз нигилистов. Она, жертвенная и очень некрасивая, он - талантливый, преданный идее, но не способный вести обыденное хозяйство. Герцен мог быть несколько пристрастен, так как писал свою заметку тогда, когда наш герой уже разочаровался в "освободительном движении". К тому же ему, барину и бонвивану, никогда не знавшему стеснения в средствах, трудно было понять домашний обиход молодых людей, вынужденных зарабатывать на хлеб своим трудом. Потому и быт Кельсиевых постоянно казался Александру Ивановичу "ужасной и беспросветной бедностью".
Лондон вместо Аляски
...В 1858 году Кельсиев нанялся бухгалтером в Российско-Американскую компанию и отправился на Алеутские острова. Он хотел изучать наречия североамериканских индейцев, но судьба распорядилась иначе.
В Плимуте корабль пережидал бурю. Жене нездоровилось после родов, болел и ребенок. Врачи советовали отправиться в Германию лечиться на курорте. Компания дала отпуск. Кельсиевы приехали в Лондон. Средств к существованию не было, первенец умер. Тогда-то Василий Иванович и объявил себя эмигрантом, пришел к Герцену и начал сотрудничать в "Колоколе".
Лондонские русские в ту пору представляли собой очень странную среду. Несколько профессиональных революционеров из дворян - как Бакунин, например - и обиженные всех родов и мастей. Сам Кельсиев делил их на вождей и "хористов Революции", не признавая за последними ни самостоятельных идей, ни способности к созидательной деятельности.
В эмигрантских кругах Василий Иванович сразу же занял странное место. С одной стороны, он вполне разделял основные идеи этой среды, с другой - у него не иссякал интерес, связанный с филологическими штудиями. В Лондоне он, совершенный атеист, получил заказ на перевод библейских книг с древнееврейского ("Книги Исайи" и "Пятикнижия"). По свидетельству современников, это был действительно странный текст, своего рода пародия на нигилистический пафос эпохи. Кельсиеву так хотелось уйти от церковной лексики и славянизмов, что он придумал множество новых имен и крайне нелепых слов. Фараона он называл "паро", Господа – Господином, скинию и кивот – ящиком и сундуком. Даже жена звалась "человечицей".
Императрица Мария Александровна, когда этот текст попался ей в руки, специально отправила его в Духовную академию, чтоб ускорить выход синодального перевода. Иначе, боялась она, люди прочтут Библию по-кельсиевски и просто сойдут с ума.
Старообрядцы и революция
Герцен, учитывая библейскую начитанность и причудливые склонности своего соратника, поручил Кельсиеву разбирать старообрядческий архив. В ту пору в "Колокол" приходило множество документов по делам старообрядцев, но все они сваливались в одну кучу и даже не просматривались, так как вожди эмиграции путались в теме. Главное, дела эти не имели прямого отношения к "освободительной борьбе", а больше ничего эти люди не знали и знать не хотели.
Кельсиев приступил к старообрядческому архиву и увлекся. Его очаровали обороты речи, архаичность мышления, своеобразие жизни. К тому же он хотел включить старообрядцев, страдающих и гонимых, в противоправительственное движение.
Он разобрал документы и издал два сборника, до сих пор остающихся важнейшими источниками по расколу в XIX веке ("Сборник правительственных сведений о раскольниках" и "Собрание постановлений по части раскола"). Но сердце тосковало по практической деятельности. К тому же в Лондон явился крупный старообрядческий начетник, будущий единоверческий епископ Пафнутий. Они с Кельсиевым близко сошлись, и Василий Иванович загорелся желанием открыть в Лондоне раскольничью типографию. Для этого следовало съездить в Москву и Петербург.
Так Кельсиев предпринял первое из своих безумных путешествий. Он с кое-как нарисованным паспортом на имя османского подданного Василия Яни отправился в Россию, сошелся с молодыми старообрядцами из самых закрытых московских и провинциальных общин, договорился насчет будущей типографии и через Восточную Пруссию вернулся в Лондон. Встречался он и со знаменитым Павлом Прусским и даже побывал в монастыре русского раскольничьего села Онуфриевка. Герцен был в восторге от приключений своего товарища:
Эта поездка, без сомнения, принадлежит к самым замечательным эпизодам эпохи. Человек, ходивший мимо носа полиции, едва скрывавшийся, бывавший на раскольничьих беседах и товарищеских попойках — с глупейшим турецким пассом в кармане — возвратился sain et sauf (здоровым и невредимым (фр.) в Лондон.
Однако через несколько месяцев связной Кельсиева был арестован. Дело провалилось. Василий Иванович страшно переживал, но, с другой стороны, уже как-то был разочарован в идеалах эмиграции, тосковал по русской среде и не мог более оставаться в Лондоне.
В 1862 году он отправился в Турцию.
Социалистическая коммуна
Пребывание Кельсиева в Константинополе (1862-1863) - тема для приключенческого романа. Он путешествовал по всей империи, был в Малой Азии, в арабских землях, на Кавказе.
И все же главным его делом оставалось изучение русскоязычного населения и пропаганда в его среде. На территории Турции (в придунайских областях и в Малой Азии) в ту пору проживало множество бывших подданных России - старообрядцы-казаки, потомки беглых крестьян, сектанты, поляки. У Порты существовали даже казачьи части. К тому же шла Кавказская война, и черкесы также искали помощи у единоверцев.
Кельсиев со всеми общался, пытался объединить в противоправительственном заговоре. Кое-что удавалось. К примеру, он на некоторое время замирил кавказских горцев и тамошних казаков-раскольников. Горцы предлагали ему даже стать эмиром, но Кельсиев отказался.
Впрочем, в Стамбуле принятие европейцами ислама не считалось каким-либо чрезвычайным событием. Скажем, наш герой дружил с польским эмигрантом Чайковским, ставшим Садык-пашой и имевшим настоящий гарем из краковских и радомских красавиц.
В Стамбуле к Кельсиеву присоединились жена с детьми и брат, бежавший из России. Большая семья нуждалась в регулярном заработке. В конце концов, благодаря знакомству со многими влиятельными людьми в Османской империи Кельсиеву предложили стать казацким головою (старшиной) в Добрудже (европейская Турция, низовья Дуная). И он за эту должность "радостно ухватился". Так бывший нигилист оказался на службе у Его Величества Султана.
В Тулче, где обосновался Кельсиев, он вершил суд, смягчал нравы, почти свел на нет преступность (ни один казак за время его управления не свершил тяжкого преступления и не попал на каторгу). Но самое интересное, что из числа приблудившихся российских разночинцев ему удалось создать настоящую коммуну, которая просуществовала почти полтора года.
...Сначала турки платили Кельсиеву постоянное жалование, и дела шли хорошо. Но затем законы изменились, он должен был добывать себе пропитание из тех сборов, которые получал за судебные разбирательства. Как всякий русский интеллигент, он не мог брать столько, сколько брали окружающие, все время снижал таксу, бедняков судил бесплатно. В результате местные жители решили, что дела их выеденного яйца не стоят, и вообще норовили не платить.
Кельсиев страдал от бедности. К тому же он тяжело заболел тифом. Коммуна развалилась. От тифа умер его младший сын и любимый брат. Холера унесла жизнь жены и старшей дочери. Он остался один, совершенно в отчаянии.
От былых идеалов не было и следа. Кельсиев все яснее понимал, что служил не столько России, сколько ее врагам. Он решил уехать из Турции, поселиться в Европе и вернуться к научным изысканиям.
В 1865 году он переехал в Вену, занялся мифологией и этнографией славян. Под псевдонимом Иванов-Желудков его статьи печатали "Отечественные записки", "Голос"* и другие – теперь уже отнюдь не революционные - издания. Но тоска по Родине становилась все сильнее.
Возвращение домой
В мае 1865 года Кельсиев перешел австрийско-русскую границу в Бессарабии и добровольно сдался русским властям. Он назвал себя государственным преступником, не бывшим под судом.
Еще накануне, как он сам рассказывал, ни о чем таком он не думал, но тут увидел, как чистят какую-то бричку, как готовят ее к въезду в Россию, и безысходная печаль ухватила его за горло…
Кельсиева задержали и из Кишиневской тюрьмы препроводили в Петербург. В тюрьме он написал свою покаянную "Исповедь", - быть может, один из лучших в этом жанре текстов в русской литературе. "Исповедь" прочел император Александр II и простил узника. Василия Ивановича освободили и вернули ему все права.
Но, как часто случается в России, если государство простило, то общество – наоборот. Те самые люди, которые все это время спокойно куковали дома, ругали правительство в гостиной и каждый год отъезжали на германские курорты, теперь почувствовали себя вправе всячески склонять имя человека, пошедшего на поклон к власти. Даже Герцен в Лондоне сокрушался, что в его бывшего сотрудника "бросили не камень - целую мостовую". Впрочем, издатель "Колокола" почему-то видел в этом, как и в травле Пушкина за "Стансы", проявление высокой нравственности. Так что известная болезнь у нас давно.
Так или иначе, Кельсиев был заклеймен и не был прочитан. Хотя он плодотворно работал, издал несколько исторических повестей и книги очерков, критика оставалась холодна и враждебна.
Он умер в 37 лет, допившись до белой горячки и успев похоронить всех, кого любил. Кто-то скажет: "страшная судьба", кто-то увидит насыщенность и красоту этой жизни.
Сколько их еще, наших соотечественников, задохнувшихся от одиночества только потому, что никто не хотел слушать?
- * Движение в защиту прав избирателей "Голос" - внесено Министерством юстиции РФ в реестр незарегистрированных общественных объединений, выполняющих функции иностранного агента
