Статьи

Когда каждый - мессия: как церковь превращают в бизнес-проект

Когда каждый - мессия: как церковь превращают в бизнес-проект

Чистопольская епархия ввела запрет в служении для протоиерея Владимира Головина. Священник был отстранен за "деятельность, не соответствующую Священному преданию". Как пишут СМИ, он предлагал "усиленные молитвы" за деньги, консультировал прихожанок в выборе нижнего белья и давал странные советы. Стали появляться сообщения о насилии в церковных приютах, разразилсяпедофильский скандал. Платон Беседин рассуждает о кризисе Церкви, которая толкает паству к сектантам, мошенникам и новым "учителям счастья".  

У ирландца Джона Бойна есть роман "История одиночества". Он о том, как хороший священник противостоит нехорошей, скажем так, системе. Той, в которой все в курсе происходящего - речь о педофилии. Лучшего друга героя перекидывают с прихода на приход, потому что в каждом он пристает к мальчикам. При этом церковники сокрушаются, что времена изменились, и к Церкви относятся иначе, чем раньше. А потому надо молчать, чтобы не сделать еще хуже. Даже если дети страдают.

Молчание – один из ключевых моментов происходящего. Оно, будто камуфляжная сетка, прикрывает грех. Ведь этот отстраненный священник из Татарстана не хочет раскаиваться. Почему? Возможно, из-за собственной порочности, да. Но есть и другое: он понимает, что не один такой. Их много. Если пройтись по приходам, найдутся еще такие герои? 

Церковь – насколько древняя, настолько и мощная организация. Она бережно охраняет свои секреты. Но пришло время, когда скрывать ничего не получается. Таков век. Можно делать вид, что ничего не происходит, а можно начать войну. Не с другими, а с условно своими. 

Ведь фарисейство и лицемерие больше не работают. Не убеждают паству. Церковь развивается как структура, но теряет свой авторитет. Почему? Да потому что развитие это внешнее, но не внутреннее. Много званных, но избранных мало. Путь церкви – это путь не внешнего антуража, но глубокого внутреннего диалога. 

Церковь старается быть современной. Меж тем если нет внутреннего стержня, то внешнее превращается в доминанту, и на месте Таинств возникают обряды и ритуалы. Тогда в Церкви не живет больше Святой Дух, а поселяется дух коммерции. Храм превращается в нечто среднее между кабинетом психолога и лекторием.

Эти проблемы вызрели давно. Их надо было решать. Но опять же – молчание. Если нет осуждения греха, тогда дается сигнал: все можно. Люди со слабостями переводят Церковь из плоскости небесной, божественной, в плоскость земную, слишком человеческую – приземляют и опошляют ее. Неслучайно в христианской традиции есть учение, что последние времена начнутся с последних времен Церкви. 

Она превращается в институт, бизнес-проект, компанию – называйте как угодно, но она овеществляется. И тем самым работает не с душой, а с желаниями. Она, по сути, выходит на рынок, где предоставляются подобные услуги. Как снискать благодать? Как добыть святость? Уже не суть важно. Вопрос в другом: как жить безмятежно и счастливо? 

Сектантские организации всегда этим и занимались. Они строились не на Слове Христовом, а на бизнес-интересах. Отсюда и манера всех этих духовных гуру и пастырей. Очень американская, наигранная. Возьми свет – и живи счастливо! Забудь о том, что опыт неудач гораздо полезнее, а без страдания – нет спасения. 

Церковь говорит о догмах, но на деле ее служители поступают иначе. Оттого люди разочаровываются и тянутся к заменителям Церкви – ко всем этим коучам личностного роста. Верят в волшебную таблетку, верят в магию. И человек с лицом голливудского злодея – это я о Тони Роббинсе – собирает "Олимпийский". Для чего шли туда люди? Во что верили? И главное – вышли ли они оттуда другими? 

Нет. Единственное, что они обрели, – это чувство собственной исключительности. Это вообще свойство нашего мира – тут каждый мессия. Люди всерьез думают, что они некто вроде Мартина Лютера Кинга или Будды. Каждый достоин большего. Каждый исключителен. Но если каждый, действительно, исключителен, то существует ли исключительность как таковая? 

Так торжествует религия Я, как у Мамлеева, и появляется все больше людей-чертей (вроде подростков-истязателей или мужа, отрубающего руки жене). В век мессианства, когда каждый второй – пророк в Facebook, а каждая третья – икона в Instagram, подлинное учение теряется в ворохе ересей, и учение Церкви воспринимается только сквозь призму собственного Я. И у священника есть выбор: служить Иисусу Христу или служить человеку. Зачастую выбирают второе, чтобы быть современным. Говорят то, что говорить надо. Чтобы не спугнуть. Чтобы он пришел в храм еще раз. Чтобы кинул свое пожертвование. 

Однако соглашательство с законами современного мира неизбежно ведет к поражению. Ведь христианство – не проповедь обо всем на свете, как принято сейчас на христианских телеканалах, не наука о том, как жить комфортно и счастливо. Христианство основано на жертве во имя любви и спасения. Христианство – учение, если угодно, о том, как подготовить себя к жизни другой. 

В XIX веке Огюст Конт сформулировал закон эволюции человечества - "закон трех стадий": оно прошло две стадии, теологическую и метафизическую, и оказалось на пороге третьей – научной. В XXI веке мы уже прошли третью – научную – стадию: гаджеты перестали быть предметом науки – они стали предметами бизнеса. Мы входим в век четвертого состояния – в век предприниматизма (термин Гомперца для последнего периода современно культуры). Не стыдно зарабатывать деньги – стыдно не зарабатывать их и стыдно не показывать, что ты зарабатываешь их. Деньги стали единственным мотивом, ценностью, формой власти. Пелевин сформулировал это в теории вау-факторов. 

Церковь – вольно или невольно – пытается вклиниться в матрицу Мирового Баблоса, стать ее частью, словно забывая, что "нельзя служить Богу и маммоне". Критично ли это? Отчасти да, но фокус в том, что и достойные церковники, и само Учение никуда не уходят. Более того, чем больше ядро обрастет шелухой, тем скорее та отпадет, не выдержав собственной прочной тяжести. 

Сегодня Церковь устремилась к своему уродливому перерождению. Чем хуже, тем лучше. Ведь то, что мы наблюдаем сейчас в рядах Церкви, – это тоже жертва и по-своему добровольная, но она не имеет ничего общего ни с милосердием, ни с любовью. Да, Бог есть любовь, как и раньше, но любовь к баблу. Так понимается это и пастырями, и паствой. 

Потому чем раньше наступят последние времена, тем лучше. Ведь за ними неизбежно следует обновление. Тем глупее церковникам гнаться за современностью. Ведь в этой гонке они все равно проиграют.