6 декабря 1892 года в Праге родился Эрнест Кольман. Этот непримечательный вычислитель из Пражской обсерватории, волею судеб попавший в годы войны в Россию, сыграл значительную роль в истории советской науки. Непоколебимый партийный надсмотрщик за наукой, остававшийся при деле почти полвека, в 70-е годы бежал в Швецию, получил там политическое убежище и закончил жизнь в роли беспощадного обличителя теперь уже советского режима. Евгений Антонюк рассказывает историю самого неоднозначного борца с "лженаукой" в СССР.
Дорога в Россию
Кольман родился в пражской еврейской семье. Однако его отец был убежденным чешским националистом по своим взглядам и прививал их и сыну. По его настоянию Арношт (имя Эрнест, под которым он был известен в СССР, появилось позже) получил гимназическое образование, а затем поступил в университет. К слову, там ему удалось познакомиться с молодым Альбертом Эйнштейном, который читал в его университете лекции по физике для всех желающих.
После окончания учебы Кольман некоторое время работал вычислителем в обсерватории. С началом Первой мировой он был мобилизован в армию Австро-Венгрии и отправлен на фронт в звании кадет-аспиранта (примерный аналог российского дореволюционного зауряд-прапорщика. Высшее унтер-офицерское звание, при этом де-факто являющееся младшим офицерским, поскольку кадет-аспиранты состояли в резерве для замещения офицерских командных должностей).
Практически сразу Кольман был контужен и несколько месяцев провел в госпитале. А после возвращения вместе со своим полком угодил в русский плен в районе Ровно. С этого момента и началась его блестящая карьера в чужой стране.
Под чужими звездами
В России Арношт Кольман из-за ошибки писаря, вносившего его в списки военнопленных, превратился в Эрнеста. Он сумел весьма неплохо устроиться в плену, став переводчиком в больнице при фабрике Гарелина в Иваново-Вознесенске. Туда часто привозили на лечение военнопленных из лагеря неподалеку, и врачам требовался человек, знающий их языки. Благо Кольман в совершенстве владел всеми основными языками Австро-Венгрии и вдобавок знал французский.
Тем временем в России случилась революция, и вскоре лагеря военнопленных стали посещать большевики. Они рассматривали пленных как внушительную силу, на которую можно опереться. После Октябрьской революции "интернационалисты", как их именовала официальная пропаганда, составили основу некоторых отрядов Красной гвардии. Планировалось, что они вернутся в свои страны и принесут туда социализм.
Кольман не был социалистом, хотя и был осведомлен о работах Маркса и даже испытывал некоторую симпатию к социал-демократам. Однако он не имел привычки отказываться от шансов, которые даровала судьба. Эрнест познакомился с местными большевиками и по их поручению попытался организовать в лагере ячейку партии. Австрийские офицеры его быстро раскусили, и по их настоянию он был отправлен в лагерный изолятор. Оттуда его вызволили все те же большевики уже после Октябрьской революции. Теперь он стал представителем новой власти, возглавив местный комитет революционных военнопленных.
Но всего через несколько дней в город приехал один из руководителей вооруженного восстания в Москве – Муралов. Местные большевики предложили Кольману организовать революционный митинг военнопленных. Это мероприятие так понравилось важному гостю, что он забрал шустрого чеха в Москву. Там он был назначен на должность заместителя председателя Всероссийского комитета бывших военнопленных.
Большой начальник
После приезда в Москву он познакомился с Лениным. Вождь пролетариата очень ценил европейцев, особенно с образованием, поэтому распорядился дать Кольману зеленый свет по всем направлениям. Он сразу же получил советское гражданство и партбилет (даже без испытательного срока), и высокие должности замелькали с калейдоскопической быстротой: уполномоченный штаба по формированию частей РККА, член "тройки" ЧК Басманного района Москвы, начальник политотдела 5-й армии (интересно, что в этот период по другую сторону баррикад сражался кузен Кольмана – Франтишек Лангер, служивший в Чехословацком легионе). К слову, непосредственным подчиненным Эрнеста в политотделе был будущий всемирно известный писатель Ярослав Гашек. Они были весьма дружны и даже жили в одном доме.
После окончания Гражданской войны Кольман в качестве агента Коминтерна был переброшен в Германию для подготовки вооруженного восстания. Германская революция обернулась оглушительным провалом, а сам он несколько месяцев провел в тюрьме. После освобождения неудавшийся революционер вернулся в Советскую Россию и некоторое время работал в Моссовете.
В 1925 году Кольман возглавил издательство "Московский рабочий". Это была весьма крупная должность, поскольку издательство было вторым в стране после официального "Госиздата" по масштабам тиражей. Как раз тогда в СССР разворачивалась отчаянная борьба за власть после смерти Ленина. Битва сталинистов, троцкистов и зиновьевцев шла не только в высших эшелонах власти, но и в ведомствах и учреждениях рангом пониже.
Кольман в этой борьбе активно участвовал, приняв сталинскую линию. В Кремле это оценили, и, когда страсти немного поутихли, его назначили заместителем руководителя Агитпропа (Отдел агитации, пропаганды и печати ЦК). Но ужиться с руководителем Кольман не смог и в 1930 году был отправлен в Институт красной профессуры.
Партийный надсмотрщик
С этого момента Кольман стал своеобразным политическим комиссаром над советскими учеными. Так, в 1931 году именно он был политическим руководителем делегации советских ученых на лондонском конгрессе по истории науки и технологии. И это при том, что в составе делегации был знаменитый Николай Бухарин – в недавнем прошлом один из самых влиятельных членов политбюро.
После возвращения Кольман стал директором Института красной профессуры и получил полномочия развязывать кампании по шельмованию любых ученых и специалистов. В своих мемуарах, опубликованных уже после бегства из СССР, он нехотя и очень немногословно коснулся этой темы:
Так или иначе, более или менее активно, я, однако, принимал участие чуть ли не во всех этих кампаниях, считая себя, так же как и мои коллеги, компетентным судить по всем вопросам, во всех областях знания.
Так я включился в критику "немарксистских" и "антимарксистских" высказываний в биологии, в психических и медицинских науках, хотя мои сведения здесь были лишь крайне поверхностными.
В результате мы наломали немало дров, нанесли несправедливые обиды не одному ценному научному работнику, из которых многие были потом репрессированы и погибли (что, конечно, не было в наших намерениях), и повредили развитию советской науки, равно и ее престижу в глазах иностранной интеллигенции, да и социализму и коммунизму в целом нами был причинен громадный ущерб.
Здесь Кольман проявил излишнюю скромность. Все же травля ученых стала самой яркой страницей в его биографии. К делу он подходил весьма изобретательно и с огоньком. В крупных изданиях его статьи публиковались под настоящим именем, а в изданиях помельче (и с руганью поотборнее) – под различными псевдонимами. В своих нападках Кольман доходил до откровенного абсурда. Так, в брошюре "Вредительство в науке" он обвинял ученых в том, что они специально используют в своих работах много формул, чтобы тем самым скрыть вредительский посыл от простых рабочих:
На самом деле, не станут же вредители писать прямо, что они за реставрацию капитализма, должны же они искать наиболее удобной маскировки. И нет более непроницаемой завесы, чем завеса математической абстракции. Математические уравнения сплошь да рядом придают враждебным социалистическому строительству положениям якобы бесстрастный, объективный, точный, неопровержимый характер, скрывая их истинную сущность.
Бескомпромиссность Кольмана переходила все границы. Судя по его статьям, выступлениям и брошюрам, в стране почти не было ученых, одни замаскировавшиеся вредители и реакционная профессура:
Махист Френкель в физике, виталисты Гурвич и Берг в биологии, Савич в психологии, Вернадский в геологии, Егоров и Богомолов в математике "выводят" каждый из своей науки реакционнейшие социальные теории.
Вскоре Кольман всерьез стал считать себя специалистом во всех областях. Он получил звание доктора философских наук и взялся поучать советских ученых, от физиков до агрономов. Но излюбленной мишенью идеолога науки были математики. Именно Кольман считается главным вдохновителем травли выдающегося математика Николая Лузина, одного из самых крупных российских и советских специалистов ХХ века.
Дело Лузина стало одним из самых громких политических скандалов конца 30-х. Обвинения Кольмана в том, что Лузин является "черносотенцем, врагом СССР, вредителем", и в том, что лучшие работы он отсылает для публикации за границу, могли завершиться для математика весьма печально.
Лузина спасло вмешательство Кржижановского – личного друга Ленина, при участии которого дело замяли, хотя сам математик на несколько лет оказался отлучен от активной работы.
Впрочем, и Кольман ликовал недолго. В 1936 году он возглавил отдел науки при Московском горкоме. Но вскоре были арестованы несколько родственников его жены. Хрущев, его непосредственный начальник, предложил ему уволиться, чтобы не компрометировать партийный комитет. Некоторое время Кольман просидел без работы, но затем ему разрешили преподавать математику.
Товарища Кольмана пора привести в чувство
Новый взлет случился уже после войны. Чехословакия попала в советскую сферу влияния, и там установился социалистический режим. Кольмана командировали на родину, где он по образцу СССР 30-х должен был привести местных ученых к единому марксистко-ленинскому знаменателю.
В Праге он был назначен куратором всей агитации и пропаганды чехословацкой компартии и начал работать по старым шаблонам. Однако Эрнест не учел один момент. Политическая ситуация существенно изменилась. Происходившее в СССР в 30-е было внутренним делом, а в европейских странах надо было действовать аккуратнее.
Начав атаковать без разбора, Кольман быстро настроил против себя почти всех. Но если критику ученых еще могли стерпеть, то постоянные наезды на руководство КПЧ – нет. Его нападки на верхушку компартии, которую он обвинял в "социал-демократизме", очень сильно не понравились чешскому лидеру Готвальду. Кольман решил, что он личный посланник Сталина с эксклюзивными полномочиями, но сильно переоценил свою роль.
Во время визита в Москву Готвальд пожаловался Сталину на распоясавшегося командировочного, который мутит воду и пытается расколоть партию. Советский лидер предложил вернуть Кольмана в Москву, чтобы "привести этого товарища в чувство".
Под благовидным предлогом Эрнеста отослали обратно в советскую столицу. Там прямо у трапа самолета его встретил автомобиль, на котором влиятельного номенклатурного деятеля должны были отвести к новому месту работы. Однако машина приехала на Лубянку. В тюрьме Кольман провел три года. Узника регулярно вызывали на допросы, но не предъявляли никаких обвинений. Судя по всему, эти мероприятия с самого начала имели скорее воспитательное значение. Во всяком случае, показаний из него не выбивали.
В 1952 году он был неожиданно освобожден. О высоких постах после этого можно было забыть, и недавний заключенный вернулся к преподаванию математики.
Последний взлет
В конце 50-х Хрущев вспомнил про Кольмана, которого хорошо знал (в 30-е годы он некоторое время был его непосредственным начальником). По предложению советского лидера чех занял пост директора Института философии АН Чехословакии. Таким образом он вновь вернулся на роль одной из ключевых идеологических фигур. Но теперь стал отстаивать принципы партийной демократии. Однако Хрущев, насаждавший этот принцип, вскоре сам испугался собственной прыти. В Москве партийную демократию стали быстро сворачивать. Кольман же в силу отдаленности от столицы этот момент упустил, за что и поплатился.
В Праге его не любили еще со времен первого приезда, поэтому очень быстро избавились под надуманным предлогом. На одном из выступлений он начал со свойственным ему горячим энтузиазмом отстаивать идею партийной демократии. Чехи обвинили его в "политических происках" и сняли с поста, отправив обратно в Москву и прекратив его членство в КПЧ.
Побег
При Брежневе Кольман какое-то время еще оставался на плаву, но ему становилось все тяжелее ориентироваться в пространстве. Стратегия, приносившая ему успех, больше не работала - в брежневскую эпоху идеологию убрали в дальний ящик, и Кольман оказался не у дел. Чтобы напомнить о себе, он начал регулярно посылать в политбюро записки с политическими предложениями и идеями.
Все это привело к тому, что Кольману "перекрыли кислород". Какое-то время он еще выезжал за границу для участия в различных конференциях, но с 1971 года его перестали выпускать да еще и отлучили от прежних привилегий. Это до глубины души возмутило Кольмана, и он начал заваливать политбюро и ЦК жалобами на то, что ветерана революции с почти 60-летним стажем в партии заставляют, как простого советского гражданина, стоять в очередях в ОВИРе и никакого уважения не проявляют.
Вероятно, Кольмана бы так никуда и не выпустили. Но за границей у него жила дочь, вышедшая замуж за иностранного гражданина. И в конце концов ему удалось добиться разрешения на выезд для встречи с ней. В 1976 году Кольман выехал в Швецию и сразу же обратился за политическим убежищем. Там он сходу начал разоблачать советский режим, к которому имел самое непосредственное отношение на протяжении полувека.
Кольман опубликовал открытое письмо к Брежневу, в котором заявил о выходе из партии и заявил, что в СССР царит тоталитарная диктатура. Он также опубликовал мемуары с говорящим названием "Мы не должны были жить так". В 1979 году 86-летний Кольман умер в Швеции.
Конечно, "прозрение" Кольмана можно было бы объяснить изменением его взглядов. Однако оно на удивление точно совпало с его отлучением от привилегий. Он сделал головокружительную карьеру в чужой стране, тонко улавливая идеологические тренды и прокладывая себе дорогу по головам. Только вот вреда его деятельность в конечном счете принесла гораздо больше, чем пользы. Кольман и сам прекрасно понимал это, и на пороге смерти ему хватило смелости признать этот факт в своих мемуарах.
