Публицисты, вздыхающие о "России, которую мы потеряли", рисуют дореволюционное общество истинно православным – крестьяне и разночинцы, чиновники и профессора посещали проповеди, на которых твердые в вере священники рассказывали им об Иисусе. Но в начале прошлого столетия популярность православия падала, и огромную роль в этом играла интеллигенция. Илья Власов рассказывает, почему не сложились отношения у писателей и художников с церковью, кто в этом виноват и к чему это привело после Революции.
Безверие в среде интеллигенции было едва ли не визитной карточкой в закрытый клуб. Антон Чехов, например, писал:
Я давно растерял свою веру и с недоумением смотрю на верующего интеллигента.
Лев Толстой утверждал:
С такими людьми нельзя рассуждать, можно их менажировать, жалеть, пытаться излечить, но на них надо смотреть как на душевно больных, а не спорить с ними.
Историк Василий Ключевский ядовито замечал:
Русской Церкви, как христианского установления, нет и быть не может; есть только рясофорное отделение временно-постоянной государственной охраны.
В свою очередь церковные деятели считали просвещенное сословие сборищем гордецов, отрекшихся от Бога. Проповедник Иоанн Кронштадтский объяснял:
Отчего гордые интеллигенты стремятся в опекуны и правители народа, не понимая этого народа и его действительных нужд и не любя его? Оттого, что у всех них оскудела вера в Бога… Оттого, что она отпала от Церкви Божией.
Сегодня околоцерковные публицисты находят в этом противостоянии лишь вину самой интеллигенции – мол, прониклась дарвинистскими и марксистскими идеями, окаянная. Но в действительности ее безверие было вызвано серьезными причинами, многие из которых были связаны с состоянием самой церкови.
Нигилизм как светская религия
Священномученик Иларион, погибший в 1929 году в Ленинградской тюрьме, так оценил роль русского просвещенного класса:
Именно русская интеллигенция поставляла в европейскую жизнь самых радикальных отрицателей, нигилистов и анархистов.
"Нигилизм есть характерно русское явление, в такой форме неизвестное Западной Европе", - считал Николай Бердяев, трактовавший его как "светскую религию": нигилисты отрицали Бога, но при этом верили в материалистические догматы. Например, в естественный отбор. Еще задолго до того, как в России был опубликован перевод дарвиновского "Происхождения видов", новую книгу поднял на щит известный критик Дмитрий Писарев (один из прототипов тургеневского Базарова).
Писарев понимал естественный отбор шире, чем сам Дарвин. Он распространял его на социальные институты и считал, что отжившую мораль следует поскорее разрушить. Конечно, несложно представить, какую бурю негодования вызвала публикация книги в России у церкви. Иоанн Кронштадтский будет нападать на "переучек", которые "в ослеплении доходят до безумия, отрицают самое бытие Божие и утверждают, что все происходит через слепую эволюцию". А Феофан Затворник станет мечтать об отлучении дарвинистов.
Видя такую реакцию церкви, начальник Главного управления по делам печати Михаил Лонгинов собрался запретить опасную книгу в России. Но вышло иначе. Его приятель, поэт Алексей Константинович Толстой, послал цензору эпиграмму:
Правда ль это, что я слышу?
Молвят овамо и семо:
Огорчает очень Мишу
Будто Дарвина система?
Полно, Миша! Ты не сетуй!
Без хвоста твоя ведь ж...а
Так тебе обиды нету
В том, что было до потопа.
Лонгинов ответил шуточными же стихами, и "библия" эволюционистов преспокойно продолжала публиковаться в России.
Почему признанный консерватор, боровшийся с мельчайшими проявлениями революционных настроений, пошел на поводу у Алексея Толстого? Их объединяло нечто большее, чем просто дружба, – оба были образованными людьми и хорошо понимали: можно запретить оскорбительные для монархии стихи, но остановить прогресс невозможно.
В народничество и тем более в нигилизм, в котором Иларион обвиняет даже Льва Толстого, была вовлечена очень небольшая часть интеллигенции. Остальная была по преимуществу либеральной – любопытной до всего нового и интересного. В этом смысле интеллигенция в России не была какой-то особенной: находясь на передовой научного прогресса, она была открыта для обмена идеями с Европой. То, что ее безверие ярко контрастировало с официальной идеологией Российской империи, было вызвано лишь тем, что в Россию светское мировоззрение приходило с запозданием и было вынуждено утверждаться быстрее, провоцируя острые конфликты.
Граф был неправ?
Советские историки и литературоведы отождествляли передовую интеллигенцию с публицистами-народниками – мол, именно они боролись с отжившим свое режимом. В действительности народников среди выдающихся фигур русской культуры и науки второй половины XIX века - начала ХХ века было мало. Многих русских писателей и мыслителей и атеистами-то назвать нельзя. Вот граф Толстой вопрошает о человеческом разуме:
Какое его употребление? Понимание жизни как служение Богу для установления Царства Божия на земле или, с другой стороны, любовь к Богу и ближнему.
Эти строки написал человек, которого церковь предала анафеме с формулировкой: "в прельщении гордого ума своего дерзко восстал на Господа".
В чем же было "восстание" Льва Николаевича Толстого против Бога? Удивительно: граф заслужил церковное отлучение призывом вернуться к изначальному смыслу Христова учения. "Во всем Евангелии трогало и умиляло меня больше всего то учение Христа, в котором проповедуется любовь, смирение, унижение, самоотвержение и возмездие добром за зло", - это определение веры признает правильным любой истинный православный. Но то, что считает важным само духовенство – это, по Толстому, набор суеверий:
Чтобы ребенок, если умрет, пошел в рай, нужно успеть помазать его маслом и выкупать с произнесением известных слов, для того чтобы хорошо родился хлеб, прекратилась засуха, для того чтобы путешествие было благополучно, для того чтобы излечиться от болезни… есть известные заклинания, которые в известном месте и за известные приношения произносит священник.
Православный ли перед нами? Несомненно. Более того – в истории церкви таких было немало. Например, слова Толстого созвучны писаниям лидеров так называемого нестяжательства - Нила Сорского и Максима Грека, некогда выступавших за возвращение к простоте апостольских времен. Нестяжателей тоже пытались обвинить в ереси, но в итоге они были канонизированы в чине преподобных. Как получилось, что идеи, за которые не отлучали в глухие времена Ивана III, стали причиной анафемы в эпоху куда более просвещенную? Да еще с такими странными последствиями. После отлучения Толстого церковные газеты писали, что лицо графа стало свирепым и угрюмым.
Впечатление, получаемое от портрета гр. Толстого, объяснимо только присутствием около его портретов нечистой силы (бесов и их начальника диавола), которым усердно послужил во вред человечеству треокаянный граф.
Эти строки наводят на мысль: а с самой-то церковью все хорошо было?
Кризис в церкви
Как бы не так. Еще во времена Александра II, когда Священный Синод пожурил архангельского губернатора за слишком большое число раскольников в его губернии, сановник парировал:
Может ли народ смотреть на духовенство с уважением, когда то и дело слышно, как один священник, исповедуя умирающего, похитил у него из-под подушки деньги, как другого вытащили из непотребного дома, как третий окрестил собаку, как четвертого во время богослужения дьякон вытащил за волосы из церковных дверей?
Подобное поведение священников не было чем-то уникальным. Во многом оно способствовало и популярности раскольнических движений – например, того же духоборства, приверженцам которого граф Толстой помогал эмигрировать в Канаду. Церковь ассоциировалась с общей отсталостью уклада жизни в стране. Когда-то Петр, заменив патриаршество Синодом, превратил Церковь по сути в еще одно министерство, зависимое от власти государства: она утратила свободу и должна была лишь поддакивать в политических вопросах. Цитата Ключевского о "рясофорном отделении" охранки – именно об этом.
Откроем важный секрет: глубокий кризис признавали и многие священнослужители. Многие архиереи сетовали на то, что консерватизм церкви отторгает от нее не только интеллигенцию, но и простых прихожан. Ударом стал царский указ о веротерпимости 1905 года, разрешивший переход из православия в другие конфессии. Всего за несколько лет церковь покинули несколько сотен тысяч (!) прихожан. Большинство перешло в католичество: паству уводили не полумифические "нигилисты", но старый соперник православия, гораздо быстрее приспосабливавшийся к новым временам.
В этой атмосфере все настойчивее звучали голоса самих архиереев, требующих вернуть церкви свободу в духовных делах. В год начала Первой русской революции 1905-1907 гг. Николай II разрешил вести подготовку к созыву Поместного Собора, на котором был бы избран первый за двести лет патриарх. Но в итоге царь проявил свою знаменитую непоследовательность – в 1907 году Николай велел "Собор пока не созывать".
Неприрученная интеллигенция
В России принято относиться к церковному реформаторству как к чему-то непотребному, но именно либерализация духовной жизни, осуществленная Католической и протестантскими церквями в начале ХХ века, позволила сгладить остроту противоречий между ними и тамошней (ничуть не менее радикальной) интеллигенцией. В итоге Европа не стала ареной борьбы между верующими и "бездуховными" интеллигентами.
Будь Русская православная церковь помягче, ряды отечественных христианских социалистов пополнили бы критики церкви - Мережковский или даже Розанов. И наоборот, будь зарубежные церкви столь же непримиримыми, как православная, легко представить преданными анафеме Честертона или, например, Толкиена. Разве их мысли более ортодоксальны, чем размышления Толстого? Однако европейское христианство проявило терпимость и дальновидность.
А вот русской церкви их, увы, не хватило. Следствием стали десятки видных интеллигентов, после победы Революции требовавших закрыть церковь и радовавшихся расстрелу батюшек в намеренно примитивных стихах вроде:
Да как взглянет на лицо,
Да как скинет ружьецо!…
По Кузнецкой улице
Поп лежит на улице.
Всего этого можно было бы избежать.
