11 декабря исполнилось 100 лет со дня рождения писателя Александра Солженицына. Он в полном смысле человек совсем другой эпохи, где еще отвечали за слово, где еще нет виртуальных пространств, рекламы и пиара, блогов, сетевых дневников, а главное — случайных и точечных связей между людьми, успех или распад которых ничего особенного не означает. Неудивительно, что Солженицын прожил последние годы в России как бы отъединенный, в подаренном ему Троице-Лыково. Вся его великая, прежде всего в старом русском значении большая, долгая жизнь, вместившая без десяти лет столетие, поражает обретением редчайшей целостности. Андрей Полонский вспоминает принципы жизни писателя.
Дорога на Архипелаг
Главные развороты судьбы Александра Исаевича известны каждому, кто хотел о них знать. И все же о части из них следует напомнить хотя бы потому, что участь Солженицына полностью обнимает самые трагические десятилетия российской истории.
Солженицын родился в 1918 году на юге России. Младенчество его пришлось на Гражданскую войну. Где-то совсем рядом, за перекрестком от дома, расстреливали заложников, кололи штыками и закапывали живыми в землю священников, глумились над вдовыми и сирыми. Он с цепенящим ужасом опишет начальные преступления большевизма в третьем томе "ГУЛАГа".
Когда он учился в школе, развернулась коллективизация. Миллионы погибших, ссыльные, обреченные на верную смерть в тайге. Газеты трубили об успехах социалистического строительства и бесконечных расправах с врагами: Шахтинское дело, дело Промпартии, меньшевики, троцкисты... Наконец, пришел 37-й, и брали уже преданных слуг системы. Кто ж из очевидцев-современников ведал, что многие, если не большинство, этих партийных кукол сполна заслужили свои приговоры?
Во время войны, особенно в переломные 43-44 годы, пришло и другое ощущение. Предвкушение победы породило гордость за офицерский боевой путь, возбудило чисто мужское чувство военного лоска. В "ГУЛАГе" об этом - несколько пронзительных страниц. Чувствуя себя триумфатором, коренным человеком на родной земле, Солженицын свободно переписывался со старым другом Николаем Виткевичем. Казалось, что это их победа, свобода, оплаченная кровью. Еще одна своего рода романтическая иллюзия, собственно в биографии Солженицына — последняя.
Увы, система остро чувствовала опасность и сделала все, чтоб разобраться с каждым "таким смелым" поодиночке... Одна из самых мощных тем в "ГУЛАГе" – тема ареста, того порога, который переступает человек, когда его "приходят брать".
Арест - это мгновенный разительный переброс, перекид, перепласт из одного состояния в другое… Все. Вы - арестованы! И нич-ч-чего вы не находитесь на это ответить, кроме ягнячьего блеяния: - Я-а?? За что??..
Не верь! Не бойся! Не проси!
Лагерный опыт Солженицына разламывается на два мало чем схожих друг с другом пласта. Начальный срок ему выпало отбывать в Новом Иерусалиме, потом в Москве, на строительстве у Калужской заставы. В 1947 году Александра Исаевича как способного математика направили в шарашку (так на фене именовались Научно-исследовательские центры под эгидой МГБ). Солженицын работал в Сергиевом Посаде (в ту пору Загорске), а потом очутился в Марфине (нынче скромный микрорайон возле нового Ботанического сада в Москве), где пробыл до 1950 года.
О жизни марфинской шарашки Солженицын написал роман "В круге первом". Название символично. Да, это был первый круг гулаговского ада, он уже находился за чертой ареста и на фоне трусливо смолкнувшей страны гудел; и все же весь остальной ГУЛАГ темнел дальше и глуше, уходил воронкой в глубину России, и потому в Марфине было еще, чего опасаться, страх мешал свободе. Это ощущение предела свободы, нежелание считаться с этим пределом и привело Солженицына к конфликту с лагерным начальством. В 1950 году его отчислили из "шарашки" и погнали этапом в Казахстан, в Экибастуз, на медные рудники.
Почти полстолетия спустя некто Олег Давыдов, журналист "Независимой газеты", опубликовал эссе "Демон Солженицына" и даже получил за него Антибукеровскую премию в жанре нон-фикшн (Солженицын как раз недавно вернулся в Россию).
Давыдов, мысливший заведомо тоньше большинства привычных хулителей Солженицына, доказывал, что по жизни писателя вел демон Нахрап, заставлявший его рушить любую ситуацию, едва она застаивалась, становилась слишком стабильной или благополучной. Именно Нахрап, по убеждению Давыдова, вынудил Солженицына "почти донести на себя" в 45 году, уйти из шарашки на этап, выступить против советской цензуры в ту самую минуту, когда она, эта цензура, уже готова была пропустить кастрированный и изуродованный "Круг", наконец, оставить одну женщину, "которая никогда не была готова разделить его демонические заскоки", и полюбить другую, которая считала, что "надо на родине жить и умереть при любом повороте событий". И самое ужасное, - морализировал Давыдов, - рядом с хозяином Нахрапа страдали живые люди...
Логика кажется убедительной: и правда, нигде и никогда Солженицын не поступает, желая сохранить спокойное и целительное status quo. Только обывательское лукавство (или слепота) — в имени той силы, которая на каждом крутом повороте судьбы вдохновляла писателя. Не демон Нахрап, а дух свободы вел его туда, где уже некого будет бояться. Это он продиктовал три знаменитые лагерные заповеди, которые для многих стали основанием "нового стоицизма":
"Не верь! Не бойся! Не проси!"
Бодался теленок с дубом
В 1956 году настала пора амнистии и реабилитации. Солженицын смог вернуться в центральную Россию. Поселился в Рязани и устроился преподавателем астрономии в местной школе. В конце 50-х годов он много работает над "Раковым корпусом" и "В круге первом". Тогда же, вероятно, возник и замысел "Архипелага ГУЛАГа".
В 59-м он написал повесть "Щ-854", которая войдет в историю под названием "Один день Ивана Денисовича". Повесть показали Хрущеву, Хрущев дал разрешение на публикацию. "Один день..." опубликовали в "Новом мире" и почти тут же перевели на основные европейские языки. Так в одночасье Солженицын заработал мировую славу...
Между тем положение самого писателя никогда не было прочным. 1963, 64 и 65 годы ушли у него на бесплодные попытки опубликовать "В круге первом" и "Раковый корпус" в Советском Союзе. Если в 1963-м "Ивана Денисовича" еще выставляли на Государственную премию (повесть премии не получила), то после отставки Хрущева надежды на публикацию стали таять с каждым месяцем. В 65-м власти провели несколько обысков и изъяли значительную часть солженицынского архива. После публикации "Ивана Денисовича" Солженицын год за годом получал множество писем от бывших заключенных. Рассказы и легли в основу "Архипелага ГУЛАГа".
Он был закончен в 1968 году, но лег в стол. Существовало всего пять машинописных экземпляров. Солженицын несколько лет воздерживался от публикации одного из основных своих трудов. На то были как личные, так и политические причины. С одной стороны, писатель опасался за судьбы людей, упомянутых в книге. С другой, он время от времени подумывал сделать "ГУЛАГ" козырной картой в борьбе за свободу творчества в СССР, но в конце концов отказался и от этой идеи.
Сюжет вокруг публикации "ГУЛАГа" известен и напоминает детектив. Органы долгое время не знали о его существовании в принципе. Потом ходили смутные слухи. Потом, наконец, рукопись изъяли. И тогда автор дал "добро" на публикацию.
Дело кончилось специальным заседанием Политбюро. Прецедент был признан настолько серьезным, что решено было созвать весь ЦК КПСС. На заседании большинство голосов получило предложение Ю.В. Андропова лишить Солженицына советского гражданства и немедленно депортировать на Запад. Существовали и альтернативы. Брежнев, Косыгин, Подгорный предлагали антисоветчика арестовать, судить и если не вернуть в лагерь, то по крайней мере выслать из Европейской России. Н.А. Щелоков и еще несколько человек, напротив, настаивали, что необходимо изменить отношение к писателю и попытаться использовать его имя во благо СССР.
13 февраля Указ о лишении Александра Солженицына советского гражданства и высылке его из СССР передали ТВ и радиостанции Советского Союза. Подобный прецедент у большевиков уже был: В 1922 году они, по личной инициативе Ленина, обвинили в измене, лишили гражданства и отправили прочь из страны целый "пароход философов" во главе с Н.А. Бердяевым… Компания у Солженицына оказалась достойной.
Письмо вождям Советского Союза
Знаменитое солженицынское "Письмо вождям Советского Союза" было подготовлено и послано в начале 1973 года, а опубликовано в те самые дни, когда решалась судьба "Архипелага ГУЛАГа". Забывать об этом — значит не видеть той целостности, которая всегда крепила личность Солженицына. Даже предполагая, что для победы над коммунизмом полезны все средства, вплоть до иностранной интервенции, писатель решительно отрицал, что западные рецепты могут пригодиться в будущей свободной стране.
Уже после публикации первой части "Красного колеса" — романа "Август Четырнадцатого" (1971) — проявилась линия раздела, резко отличавшая автора "ГУЛАГа" от большинства диссиденствующей публики. Солженицын ставил во главу угла процветание Отчизны, они — абстрактные права человека, разговор о которых, если сравнивать действительное положение в Союзе и на Западе, всегда превращался в демагогию и риторику.
В "Письме вождям" обвиненный чуть ли не в государственной измене писатель выдвинул целостную программу декоммунизации СССР и представил ответы на основные исторические вызовы, которые позволяли сохранить единство и процветание страны:
ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ НЕ ТОЛЬКО НЕ НУЖЕН, НО ГУБИТЕЛЕН. Надо ставить задачу не увеличения народных богатств, а лишь сохранения их. Высшее богатство народов сейчас составляет земля... И в том — русская надежда на выигрыш времени и выигрыш спасения: на наших широченных северо-восточных земельных просторах мы можем заново строить не безумную пожирающую цивилизацию "прогресса", нет — безболезненно ставить сразу стабильную экономику и соответственно ее требованиям и принципам селить там впервые людей. Эти пространства дают нам надежду не погубить Россию в кризисе западной цивилизации.
Разумеется, образованная публика как на Западе, так и в СССР оказалась совершенно не готова ни к таким выводам, ни к такой логике. Едва "Письмо" было опубликовано, на него резко и просто ответил академик Сахаров. В результате вся эмиграция и оппозиция внутри страны оказались неумолимо расколоты на подавляющее большинство "сахаровцев" и меньшинство "солженицынцев".
В том-то и заключалась трагедия писателя: власти оказались узки и невосприимчивы, патриоты - не собраны и тем более не разворотливы, а оппозиционеры в большинстве своем чужды как традициям страны, так и ее интересам.
Вермонтский отшельник
Лишенный советского гражданства, в феврале 1974 года Солженицын был доставлен специальным самолетом в Германию. Вскоре к нему присоединилась семья. Писатель некоторое время путешествовал по Европе, получил в Стокгольме Нобелевскую премию и год спустя обосновался в Северной Америке. В штате Вермонт он купил небольшое поместье возле города Кавендиш. Отсюда он редко выезжал, выходил и еще реже давал интервью, встречался с посторонними людьми. Так его и прозвали "вермонтским отшельником".
В эмигрантские десятилетия выявилось почти космическое одиночество Солженицына. Правозащитники и либералы сделались тут удивительно похожими на советских пропагандистов. Они не брезговали архивами ЦРУ и КГБ, смаковали каждый его неверный, пусть и тридцатилетней давности, шаг, всякое неосторожно брошенное слово, пытались задеть, уязвить прежде всего лично, сбить пророческий пафос. Войнович даже сочинил роман "Москва-2042", в котором предрек России новое бедствие — Александра Исаевича, въезжающего в Кремль на белом коне.
При этом полного взаимопонимания не было даже с эмигрантами первой и второй волны, которые, по своему естественному патриотизму и "евро-американскому" житейскому опыту, должны были лучше понять "нового" Солженицына. Воспоминания об этой поре своей жизни писатель так и назвал — "И попало зернышко между двух жерновов".
Как нам обустроить Россию
В 1989 году главному редактору "Нового мира" Сергею Залыгину удалось, не без определенной борьбы, добиться разрешения на публикацию Нобелевской лекции и отрывков из "Архипелага ГУЛАГа" в СССР. Возвращение имени и творчества Солженицына обязано было стать одним из первых знаков горбачевской либерализации.
В 1990 году Горбачев вернул писателю советское гражданство, "ГУЛАГ" получил Государственную премию. В том же году Солженицын обнародовал большую работу "Как нам обустроить Россию" (в СССР книжка в кусках увидела свет в центральной прессе, в частности, в "Комсомольской правде").
Часы коммунизма свое отбили. Но бетонная постройка его еще не рухнула. И как бы нам, вместо освобождения, не расплющиться под его развалинами...
Самым существенным для всего нашего развития в те дни, с точки зрения Солженицына, был вопрос:
Что, собственно, есть Россия?
Тогда еще, за несколько месяцев до Беловежских соглашений, писатель видел Россию вместе с Украиной, Белоруссией и Северным Казахстаном, то есть всю совокупность территорий, где русские и братские им народы составляют большинство населения.
Одна рыночная экономика и даже всеобщее изобилие не могут быть венцом человечества. Если в нации иссякли духовные силы, никакое наилучшее государственное устройство и никакое промышленное развитие не спасет ее от смерти, с гнилым дуплом дерево не стоит. Среди всех возможных свобод на первое место все равно выйдет свобода бессовестности: ее-то не запретишь, не предусмотришь никакими законами. Чистая атмосфера общества, увы, не может быть создана юридическими законами. Государственное устройство второстепеннее самого воздуха человеческих отношений.
Самое существенное, утверждал Солженицын, — поставить предел безудержному потреблению, в том числе и потреблению социальных прав и гарантий, которое чрезвычайно далеко и от реальной защищенности личности, и от житейского счастья.
"Права человека" - это очень хорошо, но как бы нам самим следить, чтобы наши права не поширялись за счет прав других? … Никакие конституции, законы и голосования сами по себе не сбалансируют общества, ибо людям свойственно настойчиво преследовать свои интересы. Большинство, если имеет власть расширяться и хватать, именно так и делает. Устойчивое общество может быть достигнуто не на равенстве сопротивлений, но на сознательном самоограничении: на том, что мы всегда обязаны уступать нравственной справедливости… Наши обязательства всегда должны превышать предоставленную нам свободу. Только бы удалось освоить нам дух самоограничения и, главное, уметь передать его своим детям. Больше-то всего самоограничение и нужно для самого человека, для равновесия и невзмутности его души.
"Как нам обустроить Россию" была прочитана, обсуждена и... благополучно поставлена на полку. Уж больно на своем языке, как бы сам с собой разговаривал автор, чураясь политического жаргона и элементарной сметливости лидеров перестройки...
Беда Украины
Август 1991 года разделил эпохи. В декабре многое из того, на что еще делал ставку вермонтский отшельник в начале того лета, было потеряно. Болезненней всего Солженицын переживал разделение русского, украинского и белорусского народов. И много лет спустя ему все еще изменяло привычное спокойствие, когда он брался обсуждать эту тему:
Происходящее на Украине, еще от фальшиво построенной формулировки для референдума 1991 года, составляет мою постоянную горечь и боль. Фанатическое подавление и преследование русского языка... является просто зверской мерой, да и направленной против культурной перспективы самой Украины. Огромные просторы, никогда не относившиеся к исторической Украине, как Новороссия, Крым и весь Юго-Восточный край, насильственно втиснуты в состав нынешнего украинского государства и в его политику жадно желаемого вступления в НАТО.
Солженицын называл капитуляцией переговоры Ельцина с украинскими президентами и подчеркивал ответственность России перед русскими в новом государстве:
За все время Ельцина ни одна его встреча с украинскими президентами не обошлась без капитуляций и уступок с его стороны. Изживание Черноморского флота из Севастополя (никогда и при Хрущеве не уступленного УССР) является низменным злостным надругательством над всей русской историей XIX и ХХ веков. При всех этих условиях Россия ни в какой форме не смеет равнодушно предать многомиллионное русское население на Украине, отречься от нашего единства с ним.
Первые шаги возрождения
В 1994 году Александр Исаевич и Наталья Дмитриевна Солженицыны решили вернуться, чтоб послужить оживающей после коммунизма России. Они проехали на поезде из Владивостока в Москву, дабы увидеть страну своими глазами, и ужаснулись. Сбывались самые страшные предчувствия писателя: страна хоронила себя под обломками советской системы.
С ельцинским режимом у Солженицына не могло найтись точек соприкосновения. Ему предложили вести авторские передачи на ТВ, но продержались они всего несколько месяцев — критика ельцинского режима оказалась непримиримой и нелицеприятной. И только в середине нового десятилетия, после первых результатов путинских преобразований, из Троице-Лыково стали слышны осторожно-оптимистические мнения. В интервью журналу "Шпигель" в 2007 году Солженицын говорил:
Путину досталась по наследству страна, разграбленная и сшибленная с ног, с деморализованным и обнищавшим большинством народа. И он принялся за возможное — заметим, постепенное, медленное — восстановление ее. Эти усилия не сразу были замечены и тем более оценены. И можете ли вы указать примеры в истории, когда меры по восстановлению крепости государственного управления встречались благожелательно извне?
В том же интервью, когда корреспондент по традиции пожелал Солженицыну "многие лета творческой жизни", писатель ответил: "Нет. Не надо. Достаточно".
Посмертие
После смерти Солженицына неожиданно всколыхнулась грязная волна критики, обвинений, абсурдных претензий. Впрочем, шок от этой волны - только на первые минуты. Дальше все становится ясно. Мы не прошли через реальную декоммунизацию. Потомки палачей и потомки заключенных легко не могут примириться друг с другом. Треть соотечественников до сих пор считают Сталина главным героем отечественной истории. Половина, если не больше, мечтает о "цивилизованном обществе" и европейском потребительском рае. Чтоб мы могли быть по-настоящему солидарны друг с другом, еще должно пройти время...
Однако, несмотря на причудливые колебания общественных настроений, на государственном уровне Солженицыну были отданы все гражданские и военные почести. Президент прервал свой отпуск, чтоб присутствовать на отпевании. Сразу же после похорон был издан президентский указ об увековечении памяти великого писателя...
Солженицын говорил в последние годы:
Нам не нужна особая национальная идея. После всех пережитых нами изнурительных потерь нам на долгое время достаточно задачи сбережения гибнущего народа.
Главное в международном отношении достигнуто — возвращено влияние России и место России в мире. Но на внутреннем плане мы далеки по нравственному состоянию от того, как хотелось бы, как нам органически нужно. Органического родства с тем, что нужно, еще нет. Это трудное духовное развитие, которого одними государственными приемами, стандартными приемами парламентаризма не выполнишь — перешагнуть их нельзя. Это очень сложный духовный процесс.
Русский патриотизм, его исторические, православные и нравственные истоки мы должны сохранять себе — в надежде, хотя и омраченной, что нашему народу все же суждено сохраниться на Земле.
